| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
Участие свободы
Только правда о личности делает возможным реальное участие свободы в отношении к этой личности. Любовь предполагает участие свободы, ведь она является самоотдачей, а отдать себя как раз и означает ограничить свою свободу ради другого. Ограничение собственной свободы было бы чем-то отрицательным и неприятным, если бы не любовь, благодаря которой это - позитивная, радостная и творческая акция. Свобода служит любви. Не использованная любовью свобода как раз и становится чем-то негативным, дает человеку ощущение пустоты и неполноценности. Любовь вовлекает свободу в действие и наполняет ее тем, к чему по натуре своей тяготеет воля - наполняет ее добром. Воля стремится к добру, а свобода есть собственность воли и потому свобода служит любви, ведь благодаря любви человек более всего причастен добру. Это дает ей право главенствовать в нравственном порядке, в иерархии добродетелей, а также в иерархии здоровых мечтаний и желаний человека. Человек жаждет любви больше, чем свободы - свобода есть средство, а любовь - цель. Но человек жаждет настоящей любви, ибо подлинное участие свободы возможно только, если в основе - правда. Воля свободна, но вместе с тем, она «должна» искать добро, которое отвечает ее природе, она свободна в поисках и выборе, но не свободна от самой потребности поисков и выбора.
Зато воля не выносит, когда ей навязывают объект, как добро. Она сама хочет выбрать и сама утвердить, поскольку выбор всегда есть утверждение ценности выбираемого объекта. Так, мужчина, выбирающий женщину, утверждает тем самым ее ценность - утверждать надлежит ценность самой личности, а не только «сексуальную» ценность. Впрочем, сексуальная ценность скорее навязывается сама, ценность же личности ждет утверждения и выбора. И потому в воле человека, который еще не окончательно покорился страстям, и сохранил внутреннюю свежесть, происходит обычно некая борьба между импульсом и свободой. Импульс пытается навязать свой объект и свою цель, пытается поставить внутреннюю жизнь человека перед совершившимся фактом. Слово «импульс» мы употребляем здесь не в истинном и полном его значении, так, как оно толковалось в предыдущем разделе, а в значении частном - речь идет только о некоторых проявлениях сексуального импульса, благодаря которым сексуальная ценность овладевает чувственностью и эмоциональностью человека и в связи с этим как бы «осаждает» волю. Подчиняясь чувственному тяготению, воля начинает вожделеть данную личность. Чувство лишает вожделение его плотского и вместе потребительского характера, превращая его скорее в желание «человека другого пола». Тем не менее до тех пор, пока воля подчиняется тому, к чему тяготеет чувственность и чувства, ее собственное творческое участие в любви не находит проявления.
Воля участвует в любви только тогда, когда человек сознательно поступается своей свободой ради другого человека, как личности, ценность которой он полностью признает и утверждает. Такого рода участие воли не ограничивается вожделением этого человека. Воля есть власть творческая, способная давать добро, а не только присваивать себе уже существующее. Любовь с участием воли выражается прежде всего в жажде добра для любимой личности. Желать личность для себя еще не значит выявить творческую потенциальность воли. Это не есть еще любовь в полном позитивном значении этого слова. Воля по натуре своей хочет добра, причем добра беспредельного, или счастья. В стремлении к нему она ищет личность и жаждет ее для себя, как конкретное добро, которое может стать источником счастья. Так X жаждет Y, а Y жаждет X - и на этом основана любовь вожделения. Чувства и эмоции помогают этой любви. Но любовь, которой помогают чувства и эмоции наиболее благоприятствует тому, чтобы воля, по натуре своей стремящаяся к безграничному добру или к счастью, захотела бы это добро не только для собственного своего субъекта, но и для другой личности, для той, которая является - исходя из чувств и эмоций - объектом вожделения. Тут-то и возникает напряжение между динамикой импульса и динамикой собственной воли. Благодаря импульсу воля вожделеет и жаждет личность ради ее сексуальной ценности, но этим она не ограничивается. Воля свободна, то есть способна желать всего в соотнесении с абсолютным, безграничным добром - счастьем. И эту как раз способность, эту свою естественную, благородную потенциальность воля применяет в отношении к той личности, желает ей абсолютного, безграничного добра, - счастья - и, таким образом, как бы уравновешивает или внутренне возмещает то, что ей самой, этой личности «другого пола» желает для себя38. Разумеется, мы имеем тут ввиду только частное значение слова «импульс». Ибо воля не только борется с импульсом, но одновременно берет на себя в рамках жертвенной любви то, что является естественной его целью. Ведь импульс обращен на существование человеческого рода, что конкретно всегда означает существование новой личности, рождение ребенка, как плода супружеской любви мужчины и женщины. Воля обращается к этой цели и в ходе сознательной ее реализации пытается еще развить свойственную себе творческую устремленность.
Таким образом, настоящая любовь, используя естественную динамику воли пытается привнести черты абсолютного бескорыстия в отношения женщины и мужчины, чтобы избавить эту любовь от настроенности на использование (в первом и втором значении слова «использовать»). И в этом тоже отражено то, что названо тут борьбой между любовью и импульсом. Импульс хочет прежде всего брать, использовать другую личность, любовь же хочет давать, творить добро, осчастливливать. Здесь снова делается очевидным, насколько жертвенная любовь должна быть проникнута тем, что составляет суть дружбы. В желании «безграничного» блага для другого «я» как бы в зародыше заключен ведь творческий порыв истинной любви, порыв к тому, чтобы одарять добром любимых, чтобы их осчастливливать39.
Это некая «божеская» особенность любви. В самом деле, когда Y хочет для X «безграничного» блага, он по сути хочет для нее Бога: ведь только в Нем - объективная полнота добра и только Он может каждого человека полнотой этой насытить. Человеческая любовь в соотнесении со счастьем, или полнотой добра, как бы приближена к Богу. Другое дело, что «полнота добра» и «счастья» отнюдь не всегда понимаются таким именно образом. «Хочу тебе счастья» это значит: хочу того, что тебя осчастливит, но не вхожу (покамест) в то, что именно это такое. Только глубоко верующие люди говорят себе без обиняков: это есть Бог. Другие не досказывают этой мысли, словно предоставляя любимой личности наполнить содержанием эту «позицию»: это то, что ты сам (ты сама) хочешь, в чем видишь для себя полноту добра. Однако же вся энергия любви сосредоточивается прежде всего на том, что «я» этого для тебя искренне хочу40. Большая нравственная сила подлинной любви состоит как раз в желании счастья, или истинного блага другой личности. Благодаря этому любовь способна возродить человека - она дает ему ощущение внутреннего богатства, плодотворности, творческих способностей: я способен хотеть добра другой личности, значит я вообще способен хотеть добра. Подлинная любовь заставляет меня поверить в собственные духовные силы. Даже когда я «злонравен», подлинная любовь - если она во мне пробуждается, - велит мне искать подлинное благо ради той личности, к которой она обращена. Таким образом утверждение ценности другой личности находит глубокий резонанс в утверждении моей собственной ценности как личности, ведь именно исходя из сексуальной ценности пробуждается в данном субъекте потребность желания счастья другому «я». Когда любовь достигает полных своих масштабов, в нее вносится не только подлинный «личностный» климат, но и некое ощущение «абсолюта» встречи с тем, что безотносительно и конечно. Любовь в самом деле есть высшая нравственная ценность. Важно еще уметь соотнести ее масштабы с событиями будничной жизни. Именно здесь-то и рождается проблема воспитания любви.