| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
Апостольская жизнь
“Меня трогает не то, черным или белым монахом был Христос, а то, что Он был простым, скромным проповедником". Этими словами доминиканский брат тринадцатого века подтвердил свой выбор перед теми монахами, которые хотели, чтобы он примкнул именно к ним. Лучшим и главным примером для подражания, на который указал тогда святой Доминик, был Сам Христос -- Тот, что всю жизнь бродил и, возвещая Царство Божие на земле, не знал, где приклонить голову. Христос послал к нам своих последователей, чтобы те делали то же самое. Церковь распостранилась по всему миру только благодаря неустанным странствиям своих проповедников. На протяжении веков христианской истории мы видим, что люди именно так отвечают на призыв Господа -- покидают свои дома, а подчас и страны, чтобы, скитаясь по свету, нести всем людям Благую Весть о Христе.
Но мода на святость, как и мода на одежду, меняется, и в средние века стала популярной совершенно иная модель, поставившая во главу угла отшельническую и спокойную жизнь. Образцом святости для мужчин и женщин, жаждавших полностью посвятить свою жизнь Богу, стала большая семья бенедиктинцев и бенедиктинок. Бенедиктинский образ жизни порождал ту среду, тот контекст, в котором духовная жизнь могла развиваться мирно, вдалеке от соблазнов обыденной жизни. Монаха ничего не отвлекает, он избавлен от всех тягот, неизбежных для апостола. Совершенное монашеское послушание стали считать самым близким подобием райского лада.
Но прошло время, и все опять переменилось. В двенадцатом веке несколько благочестивых христиан почувствовало тоску по более простой, менее организованной, не такой безопасной жизни; по жизни, которая описана в Евангелии. Но их стремления не смогли выразится толком в Церкви того времени, и многие из них попали в немилость к церковным властям. Некоторые из них, по разным причинам, совсем откололись от Церкви и начали проповедывать странные доктрины.
В начале тринадцатого века некоторые части Европы, особенно юг Франции, настиг истинный кризис -- там утвердилась зрелая антицерковь, приверженная жесткой дуалистической доктрине, по которой этот, материальный мир -- зло, и его создал не Бог, а злой антибог.
Все это осложнялось тем, что большинству епископов и священников не удалось преподнести христианское вероучение в привлекательном и убедительном виде, да и вообще как-либо его преподнести. Еретики быстро набирали очки в споре с официальной Церковью, ибо духовенство редко являло собой пример христианской жизни. Людям было нелегко узнавать в священниках тех, кто следует за апостолами.
Надо было показать, и как можно скорее, что религиозные чаяния можно удовлетворить в Церкви. Она должна была провозгласить истинное Евангелие Христа, трогая и разум, и сердце.
И святой Доминик, и святой Франциск, каждый по-своему, ответили на эту потребность. И тот, и другой жили почти так же, как разные еретические сообщества -- нищенствовали, странствовали, полагались только на Промысел Божий. Они не скрывались в монашеской келье, а деятельно служили ближним; вдобавок, Доминик начал проповедывать, и пекся о том, чтобы и он сам, и его проповедники могли умно и убедительно истолковывать самую суть христианской веры.
Данте описывает святого Доминика одной точной фразой -- “L'amoroso drudo della fede cristiana”, что можно примерно перевести как “возлюбленный христианской веры”. Франциск был влюблен в свою “госпожу Бедность”, Доминик -- в христианскую -- веру. Больше всего он хотел убедить каждого в ее истине, чтобы освободить людей и спасти их души. Когда он был еще молод, то настойчиво и пылко молился о подлинной любви, которая помогала бы спасать других, и жаждал весь, целиком служить Евангелию, как Христос, пострадавший до смерти, чтобы спасти мир.
Доминик заботился не о том, чтобы найти приемлемый и безопасный для себя образ жизни, и не о том, чтобы воплотить мечту о совершенстве. Он хотел одного -- как можно лучше проповедывать Евангелие там, где это нужнее всего.
Так он и понял, что лучше всего проповедывать Евангелие, особенно в его время, подражая апостолам. Он ни на минуту не сомневался, что проповедник должен быть послан Церковью; но не видел смысла в том, чтобы он вел себя как светский правитель. Насколько можно, он постоянно отказывался от любых должностей, которые поставили бы его над другими и дали бы ему над ними власть. По его мнению, проповедник идет к людям, как нищий, он клянчит у Бога слова, а у людей -- хлеб. Многих священников и монахов экономические права и обязанности вплели в мирские дела, а значит -- не только отвлекали от Евангелия, но и надолго ссорили с паствой. Доминик это сразу отсек. Он заново открыл, что бедность и простота нужны Церкви для того, чтобы люди могли свободно и безоговорочно посвящать себя Богу и проповедовать Евангелие.
Понимал он и другое: задушить Благую Весть может и духовная безопасность. Монашеские ордена очень хорошо сознавали, как слаб человек, и всячески старались оградить людей от них самих. Часто мы забываем о том, как близка опасность; но истинную любовь тоже легко утратить. Доминик заново утвердил ценность безоглядной смелости, призывая хороших и умных людей выйти, как вышел Авраам, на незащищенные и опасные пути повиновения Богу, полагаясь на Его покровительство и на заступничество Божьей Матери, а не на свою осторожность.
Когда минуло 800 лет с рождения Доминика, кардинал Вийо назвал его “ошеломляюще свободным”. Дух свободы глубоко запечатлен во всей доминиканской традиции. Истоки его в том, что доминиканец, где бы он ни был, рискует довериться Богу и человеческой щедрости.
“Режим нищенства”, который Доминик ввел в самом начале своего служения, непременно зиждится на вере в то, что люди поделятся едой и кровом. Доминик не требовал такой поддержки -- он хотел, чтобы ее предлагали свободно, от сердца. Опять же, он не связывал накрепко тех, кто решил к нему присоединиться. Он был очень тверд с теми, кто проявлял слабость, но ведь напоминал он им об идеалах, которые они сами избрали. Он не хотел, чтобы они чувствовали, будто их “загнали” в добродетель, и не присматривал за ними все время; не хотел он и того, чтобы они тяжко корили себя, если им случилось нарушить устав. Главными были свобода и щедрость служения.