VI. ПО ПОВОДУ ДУХОВНОСТИ СВЯЩЕНСТВА

Однажды, когда народ теснился к Нему, чтобы слышать слово Божие, а Он стоял у озера Геннисаретского, увидел Он две лодки, стоящие на озере; а рыболовы, выйдя из них, вымывали сети. Войдя в одну лодку, которая была Симонова, Он просил его отплыть несколько от берега и, сев, учил народ из лодки. Когда же перестал учить, сказал Симону: отплыви на глубину и закиньте сети свои для лова. Симон сказал Ему в ответ: Наставник! мы трудились всю ночь и ничего не поймали, но по слову Твоему закину сеть. Сделав это, они поймали великое множество рыбы, и даже сеть у них прорывалась. И дали знак товарищам, находившимся на другой лодке, чтобы пришли помочь им; и пришли, и наполнили обе лодки, так что они начинали тонуть. Увидев это, Симон Петр припал к коленям Иисуса и сказал: выйди от меня, Господи! потому что я человек грешный. Ибо ужас объял его и всех, бывших с ним, от этого лова рыб, ими пойманных; также и Иакова и Иоанна, сыновей Зеведеевых, бывших товарищами Симону. И сказал Симону Иисус: не бойся; отныне будешь ловить человеков. И, вытащив обе лодки на берег, оставили все и последовали за Ним.

Лк 5, 1-11

В течение последних 20 лет все мы много размышляли и спорили о священстве. Во всех этих дискуссиях оно открылось как нечто более живое, чем многие скороспелые аргументы, с помощью которых от него хотели избавиться как от ложного понимания сакрального, чтобы заменить его чисто функциональным служением во вполне определенное время. Постепенно более ясно проявились предпосылки, которые сначала, казалось бы, делали аргументацию неотразимой. Преодолев предвзятость, мы оказались также в состоянии прийти к более глубокому пониманию свидетельства Библии во внутреннем единстве между Ветхим и Новым Заветом, между Библией и Церковью, так что мы уже не зависим от воды водоемов, которая то вообще иссякает в гипотетических вопросах, то ссыхается до ничтожных остатков; мы вновь находим доступ к живой воде веры Церкви всех времен (см. Иер 2,13).

Если я не ошибаюсь, в будущем встанет такой вопрос: как мы, в конце концов, читаем Библию? В эпоху создания Канона, который был как таковой учреждением и Церкви, и ее кафоличности, св. Ириней Лионский должен был прежде всего ответить на этот вопрос, затрагивавший саму возможность церковной жизни. Ириней почуял в свое время, что принцип приспособления христианства к злобе дня и Aufklärung (то есть того, что называют гнозисом), угрожавшим тогда самому фундаменту Церкви, влечет за собой разрушение Библии и разделение между Библией и Церковью. Это важнейшее двойное разделение является завершением внутреннего распадения Церкви на общины, где каждая оправдывает себя с помощью произвольного отбора источников. Разъединение источников веры влечет за собой распад общности и наоборот. Гнозис, пытающийся представить процесс разложения - разделение между Заветами, между Писанием и Преданием, между образованными и необразованными христианами - как нечто абсолютно разумное, представляет собой на деле феномен дезинтеграции. Напротив, именно единство Церкви являет единство того, чем она живет, и наоборот, она живая, только если черпает жизнь в целостности, в единстве многообразия между Ветхим и Новым Заветами, между Писанием, Преданием и практическим претворением Слова в жизнь верующими. Но как только мы подчиняемся логике разрушения, то оказывается, что и собиратъ-то нечего.

Образ священника и его отражение в рассказах о призвании в Лк 5, 1-11 и Ин 1, 35-42

В качестве первого текста я выбрал отрывок из Евангелия от Луки (5, 1-11). Это прекрасный рассказ о призвании, в котором говорится, как Петр и его друзья по слову Господа второй раз отплывают на глубину озера после целой ночи безуспешного труда. улов, который они получают, так обилен, что сети почти прорываются: и именно тогда звучит призыв: ты станешь ловцом человеков. Я особенно люблю этот эпизод, в котором ощущается утренняя свежесть первой любви, начала, исполненного надежды и готовности; каждый раз, как я думаю об этом, я вспоминаю о ясности и свежести моего собственного начала пути - об этой радости в Господе, о которой говорит Псалом начала Мессы: «И пойду я к жертвеннику Божию, к Богу радости, веселящему юность мою» (Пс 42, 4 Вульг), к Богу, Чье Присутствие всегда и вновь оживляет радость юности, потому что Он - Сама Жизнь, а значит, источник истинной молодости.

Но вернемся к тексту. Он сообщает, как люди стремятся к Иисусу, желая слышать Слово Божие. Он Сам находится на берегу озера; рыбаки вытаскивают из воды сети, и Иисус входит в одну из двух лодок, в лодку Петра, Он просит его отплыть от берега, а затем садится и начинает учить. Лодка Петра становится «кафедрой» Иисуса Христа. Потом Он говорит Симону: отплывите на глубину и закиньте сети. Рыбаки провели всю ночь в бесплодной ловле, и кажется неразумным снова отправляться ловить рыбу на восходе. Но Иисус уже стал для Петра чем-то таким важным, таким определяющим, что он может сказать: по слову Твоему я это сделаю. Слово Иисуса сделалось более реальным, чем то, что опытно представляется реальным и бесспорным Галилейская заря, свежесть которой, кажется, так и вбираешь, читая это описание, становится образом новой зари Евангелия, наступающей после ночи тщетных попыток, которыми всегда являются наше собственное действие и наша собственная воля. Когда затем Петр и его друзья возвращаются, их лодки полны; преизобилующие блага, которые они получили, даже едва не прорывают сети, и сохранить добытое им удается только вместе. Петр здесь проходит нечто гораздо большее, чем только внешний путь, и совершает руками нечто большее, чем просто какую-то работу. Это становится для него путем внутренним, значимость которого Лука подчеркивает, как бы обрамляя его двумя словами. Евангелист говорит, что перед рыбной ловлей Петр назвал Господа epistata, что значит приблизительно «Учитель», «Наставник» , «Равви». Но, возвращаясь, он падает перед Иисусом на колени и называет его уже не «Равви», а «Господи» (Kyrie); то есть использует Божественное имя. Петр прошел путь, ведущий от Равви к Господу, от Наставника к Сыну. И пройдя его внутренне, он становится способен ответить на призвание.

Здесь явен параллелизм с Ин 1, 35-42, первом в четвертом Евангелии рассказе о призвании. Там говорится о том, как два первых ученика, Андреи и другой, чье имя не названо, приходят к Иисусу, пораженные словами Крестителя: вот Агнец Божий! Они ощутили как сознание собственной вины, которая следует из этих слов, так и надежду, которой является для грешника Агнец Божий, берущий грех мира, чувствуется, ощутили, насколько и то, и другое еще непрочно; как шатко еще их апостольское призвание. Они осторожно следуют за Ним, ничего не говоря; по-видимому, они еще не решаются с Ним заговаривать. Поэтому Он оборачивается и спрашивает их: что вам надобно? Ответ кажется еще неловким, слегка робким и стесненным: Равви, где живешь? Или, ближе придерживаясь оригинала, где пребываешъ? Где твое жилище, место обитания, чтобы мы могли пойти туда? По этому поводу нужно заметить, что слово «пребывать» - одно из самых значительных в Евангелии от Иоанна.

«Придите, и увидите!». Это соответствует концу рассказа о призвании Нафанаила, которому Господь сказал: «Увидишь более сего» (1, 50). Приход уже подразумевает, что человек увидит нечто; только приходя, мы оказываемся в поле зрения Христа и видим вместе с Ним. Действительно, над местом Его пребывания открыто небо, сокровенное пространство Бога (1, 51); и человек находится там во Свете Божием. «Придите, и увидите!» - это перекликается также с причастным Псалмом Церкви: «Придите, и увидите, как благ Господь» (Пс 33, 9). Только приходя, можно увидеть. Желание открывает глаза Как когда-то, в раю, вкус к запретному открыл глаза нашим прародителям, открыл столь трагически, так вкус к истинному, напротив, открывает глаза на благость Бога. Увидеть можно, только придя туда, где Иисус пребывает. Это невозможно, если не дерзнуть прийти. Иоанн замечает: «Было около десятого часа» (1, 39), то есть поздний час, в который обычно ничего не предпринимают; однако он становится часом, в который происходит решающее событие, которое нельзя отложить на потом. Некоторые апокалиптические толкования видели в этом часе последний час. Тот, кто приходит к Иисусу, вступает в окончательное, в конец времен; он касается Парусии, уже присутствующей реальности Воскресения и Царства Божия.

Итак, мы видим, приходя: у Иоанна это выражено таким же образом, как и у Луки. После первых слов Иисуса оба ученика назвали Его «Равви». Когда они приходят в себя после встречи с Ним, Андрей говорит своему брату Симону: «Мы нашли Христа» (1, 41). Идя к Иисусу, оставаясь подле Него, он прошел путь от Равви к Христу, он научился видеть в Наставнике, Учителе Христа, а этому можно научиться, только находясь рядом Так мы замечаем внутреннее единство, существующее между третьим и четвертым Евангелием: и в том и в другом достаточно слова Иисуса, чтобы Апостолы решились идти с Ним. И в том, и в другом они, следуя Его слову, переживают определенный опыт, и каждый раз внутренний путь совершается одним и тем же образом: они приходят и благодаря этому видят.

Что касается нас, то, конечно, мы уже начали свой путь, исповедуя вместе с Церковью Сына Божия, но прийти «по слову Твоему», прийти туда, где Он пребывает, - это и для нас условие, необходимое, чтобы увидеть лично. А только тот, кто видит сам, кто верит не просто понаслышке, может призывать других. Прийти, дерзнуть в ответ на Его слова - это и сегодня, и всегда необходимое условие апостольства, призвания к священническому служению.

Нам всегда нужно будет спрашивать Его: где живешь? И всегда нужно будет идти туда, где Он живет, выходя из самих себя. Нам всегда нужно будет по Его слову закидывать сети, даже когда это кажется абсурдным. Речь идет о том, чтобы всегда видеть Его слово как нечто более достоверное, чем то, что таковым считается: статистика, техника, общественное мнение. У нас часто будет возникать ощущение, что мы уже достигли десятого часа и что встречу с Иисусом можно отложить на потом. Но именно этот час и может быть часом Его Присутствия.

В этих двух рассказах есть и другие общие моменты. У Иоанна оба ученика откликаются на призыв, слыша слова об Агнце. По всей видимости, они научены и знают, что они грешники. Поэтому для них это не малопонятная религиозная формула, а слова, потрясающие их. И потому, что они это знают, Агнец являет для них надежду и они идут за Ним. Когда Петр возвращается со своей чудесной рыбной ловли, происходит нечто неожиданное. Он не бросается обнять Иисуса, чтобы поблагодарить Его за успешное дело, как можно было бы ожидать; он припадает к Его коленям Он не приближается к Нему, чтобы обеспечить успех, а хочет удалить Его от себя, потому что исполнен страха перед силой Божией. «Отойди от меня, Господи, ибо я человек грешный!» (5, 8). Открывая Бога, человек признает себя грешным, и он действительно знает себя, только когда признает это. Тогда он становится подлинным. Только человек, знающий, что он грешен, и понявший всю чудовищность греха, может понять призыв Иисуса: «Обратитесь и веруйте в Евангелие» (Мк 1, 15, греч.). Без обращения невозможно идти к Иисусу и к Евангелию. По этому поводу можно упомянуть парадокс Честертона, очень верно рисующий эту ситуацию: святого можно узнать по тому, что он знает, что греховен. Исчезновение чувства Бога в наши дни выражается исчезновением чувства греха, и наоборот: потеря этого знания о себе удаляет человека от Бога. Не впадая в ложную педагогику страха, мы должны были бы все же вновь признать истину речения: Initium sapientiae timor Domini («Мудрость начинается с истинного страха Божия»). Нам нужен этот страх, чтобы научиться подлинной любви и понять, что значит, что Он нас любит и что нам дано Его любить. Этот опыт Петра, Андрея и Иоанна - основное условие апостольства, а значит, и священства. Возвещать обращение - первое слово христианства - может только тот, кто сам познал его необходимость и благодаря этому понял величие благодати.

Мы ясно видим, как среди самых главных элементов духовного пути апостольства выделяется таинственная структура Церкви и священнического служения. Если крещение и исповедь соответствуют опыту греха, то тайна Евхаристии - призыву «придите и увидите», вхождению в жилище Божие. Она является пребыванием Иисуса среди нас в том смысле, о котором раньше невозможно было и предположить. «И увидите»: Евхаристия - это место, где исполняется обещанное Нафанаилу о том, что он увидит «небо отверстым и Ангелов Божиих восходящих и нисходящих» (Ин 1, 51). Иисус обитает и «пребывает» в Жертве, в акте любви, которым он предается Отцу, и Своей любовью, заменяющей нашу, предает Ему и нас Причастный псалом, говорящий «вкусите и увидите», содержит и такие слова: «Кто обращал взор к Нему, те просвещались» (Пс 33, 6); причаститься Христу - это причаститься истинному Свету, Который просвещает всякого, приходящего в мир (см Ин 1, 9).

Рассмотрим и еще один момент, общий для обоих рассказов. Изобильный улов прорывает сети. Петр и его товарищи не могут справиться с этим. Затем нам говорится, что они позвали товарищей, бывших в другой лодке, помочь им вытащить сети. Когда они сделали это, обе лодки наполнились так, что стали тонуть (Лк 5, 7). Призыв Иисуса есть одновременно и призыв к единению, к syllabestai, как говорит греческий текст, к сотрудничеству, к солидарности и взаимопомощи, к объединению обеих лодок. То же самое мы находим у Иоанна. Андрей не может не сказать о своем открытии, вернувшись после беседы с Иисусом. Он приводит к Нему своего брата Симона, тот приводит Филиппа, который, в свою очередь, зовет Нафанаила (Ин 1, 41-45). Призвание ведет к солидарности. Оно ведет к образованию группы учеников и побуждает передавать другим то, что получено. В каждом призвании непременно содержится и человеческое начало: братство, поддержка и поощрение другого. Размышляя над своим путем, каждый из нас поймет, что вспышка света Божия не проникла в него непосредственно, но нужно было, чтобы каким-то образом другие люди стали посредниками, подтолкнули его. Конечно, призвание прочно, только если человек не довольствуется верой, полученной из чужих рук: «такой-то и такой-то мне сказал»; будучи ведомы и поощряемы братьями, мы находим Самого Иисуса (Ин 4, 42). Обе эти вещи необходимо связаны одна с другой: с одной стороны, вести других, обращаться к ним со словом и передавать то, во что сам веришь, с другой - давать возможность им самим «прийти и увидеть». Мне кажется, что по этой причине нам нужно было бы выказать гораздо больше мужества в образе нашего поведения с другими и не пренебрегать необходимостью следовать примеру других. Такое сотрудничество является частью человеческой стороны веры, одной из ее составляющих. Оно должно давать возможность созреть личной встрече с Иисусом. В этом смысле важно не только вести и приводить кого-либо ко Христу, но и дать возможность понять, каково собственное особое призвание человека, даже если эта особенность совсем не та, что мы предполагали. У Луки эти идеи расширены до общего видения Церкви. Сыновья Зеведеевы, Иаков и Иоанн, названы Koinonoi Симона, что, по всей вероятности, следует переводить как его «компаньоны». Это значит, что все трое представляют собой как бы маленькое сообщество рыбаков, некий кооператив, в котором Петр - глава и первый собственник.

Иисус сначала называет эту группу «Koinonia» (община), сообщество Симона (Петра). Но в момент призвания мирское ремесло Петра превращается в образ будущей и новой реальности. Сообщество рыбаков становится общением в Иисусе. Христиане образуют собой общину этой лодки рыбаков, объединенных чудом благодати, которая дарит им богатства моря после целых ночей безнадежных попыток. Объединенные в этом даре, они останутся таковыми и в миссии.

Святой Иероним дает прекрасную интерпретацию этою названия «ловцы человеков», точно соответствующую внутренней метаморфозе ремесла в видение будущей реальности. Святой говорит, что вытаскивать рыб из воды значит лишать их жизненной среды, обрекать на смерть. Однако вытаскивать человеков из вод мира сего значит высвобождать их из гибельной среды и беспросветной ночи, чтобы дать воздух и небесный свет. Это значит перенести их в среду, где можно жить и которая есть одновременно свет, позволяющий видеть истину. Жизнь есть свет, потому что именно истина, которая одновременно и любовь, питает человека, самую глубину его существа. Конечно, человек, погруженный в воды мира, не сознает этого. Именно поэтому он отказывается от того, чтобы его вытащили. Он, можно сказать, считает себя обычной рыбой, обреченной вне воды умереть. И действительно, смертельная опасность есть. Но эта смерть ведет к истинной жизни, к той, где человеку действительно удается стать самим собой. Быть учеником - значит дать поймать себя Иисусу, Который Сам есть таинственная рыба, сошедшая в глубины вод мира, вод смерти.

Он дает Себя поймать, чтобы мы оказались в Его руках и нашли в себе мужество позволить вытащить себя из вод наших привычек и комфорта. Иисус стал ловцом человеков, потому что Сам спустился в пучину Страстей. Ловцом может быть только человек, отдающий себя, как Он. Но прийти к этому можно, только ступив в лодку Петра, только вступив в общение с Петром. Призвание - не частное дело, это не способ продолжать под свою ответственность дело Иисуса. Пространство его - вся Церковь в целом, которая может существовать только в общении с Петром и, таким образом, - с Апостолами Иисуса Христа.

Духовность священства в Псалме 16

Второй текст, который я хотел бы рассмотреть, - это один ветхозаветный текст, Псалом 16 (15); ведь я очень дорожу единством Библии. Самые старшие из нас читали стих 5 этого Псалма в момент пострижения, в момент посвящения в сан, как своего рода ключевые слова к тому, что над ними совершалось. Каждый раз, как я перечитываю этот Псалом (теперь он включен в повечерие четверга), я вспоминаю о том, как я тогда пытался понять через этот текст смысл церемонии, к которой готовился, чтобы участвовать в ней сознательно. Этот стих чудесным образом просветил меня; и до сегодняшнего дня он остается для меня ключевым словом к тому, что означает священство и как его надо проживать. Вульгата переводит этот стих так: Dominus pars hereditatis meae et calicis mei. Tu es qui restitues hereditatem meam mihi («Господь есть часть наследия моего и чаши моей»). Это делается языком, по сути, совсем мирским, в совершенно прагматическом контексте, по всей видимости, еще вовсе не богословском, языком земельной собственности и разделения земель, бытовавших в Израиле, как это описано в книге Иисуса Навина и в Пятикнижии. Из этого распределения земель между племенами Израиля колено Левия, священническое колено, было исключено. Оно не получило никакой земли. Именно ему принадлежат слова: «Сам Господь есть удел его» (Втор. 10, 9; Ис Нав 10, 33). «Я [Господь] часть твоя и удел твой» (Числ 18, 20). В первую очередь речь идет об абсолютно конкретном законодательстве, касающемся средств к существованию: израильтяне живут тем, что дает земля, выделенная им; земля - их материальный источник существования. Через передачу земельной собственности каждый получает, так сказать, свою долю в жизни. Но источник доходов для священника - не аграрный труд на принадлежащей ему земле. Даже материально его единственный ресурс - Сам Господь. То есть, говоря конкретно, он живет от той части, что берет от жертвы и от других культовых приношений, от того, что приносится Богу, с Которым он связан как служитель Божественного культа.

Здесь мы видим два вида материальных ресурсов, которые приобретают более глубокий смысл, если мы поместим их в русло израильской ментальности в целом. Для израильтянина земля - не только надежное средство к существованию: она есть средство участия в обетовании Божием, данном Аврааму; она представляет собой участие человека в этом даре, дающем возможность жить избранному Богом народу. Таким образом, земля - это одновременно гарантия участия в личной власти Бога над жизнью. Левит же земли не имеет, в этом смысле он беззащитен; у него нет земных гарантий. Он исключительно и непосредственно зависит от одного Господа, как говорит Псалом 22 (ст. 11). Если благодаря земельной собственности существование оказывается несколько отделенным от Бога, по крайней мере внешне, и предлагает что-то вроде автономной «страховки», то в той форме жизни, какую ведет левит, это невозможно. Один Бог является непосредственным гарантом его жизни; даже земная, материальная жизнь держится на Нем. Там, где больше нет богослужения, основание его жизни рушится. Поэтому жизнь левита - это одновременно привилегия и авантюра. Его исключительное и непосредственное место обитания - это присутствие Бога в Его святилище.

Мне кажется важным заметить вот что: терминология стихов 5 и 6 совершенно явно имеет отношение к идее приобретения земли и вручения жизни, и иным образом применяет ее к колену левитов. Это означает, что Псалом 16 - песнь священника, говорящая о физическом и духовном центре его жизни. Тот, кто молится этим Псалмом, имел в виду не только то, что предписывал закон, то есть внешнее отрешение от благ и жизнь, поддерживаемую служением Богу и зависящую от Него в смысле средств к существованию, он пережил эту реальность в ее глубочайшей сути. Он одухотворил Закон, превзошел его, приближаясь ко Христу именно через осуществление его духовной сути.

Для нас в этом Псалме важно то, что, с одной стороны, речь идет о священнической молитве, а с другой - мы видим здесь внутреннее самопреодоление Ветхого Завета, в направлении ко Христу; мы видим движение Ветхого Завета к Новому, а в этом - единство истории спасения. Жить не собственностью, а литургией для того, кто молится этим Псалмом, значит жить рядом с Богом, строить свое существование во внутренней устремленности к Нему. Ханс Иоахим Краус справедливо замечает, что Ветхий Завет представляет нам здесь начаток мистического общения с Богом, строящегося на основе особых прерогатив левитов.

Господь стал, таким образом, «землей» человека молитвы. Следующие стихи показывают, как это становится каждодневной реальностью: «Всегда видел я пред собою Господа» (ст. 8). Благодаря этому человек молитвы живет в присутствии Бога, он постоянно находится пред Его лицом. Следующие слова - вариация той же мысли: «ибо Он одесную меня». Идти вместе с Богом, знать, что Он рядом с тобой, общаться с Ним, смотреть на Него и знать, что Он на тебя смотрит, - вот в чем заключается истинная суть этой левитской прерогативы. Так Бог действительно становится землей, уделом жизни человека. Так мы живем и «пребываем» рядом с Ним. Здесь псалом перекликается с тем, что мы отметили у Иоанна. Быть священником - значит идти к Нему и таким образом учиться видеть и пребывать в Его жилище.

Два следующих стиха помогают нам лучше понять, как все это возможно. Молящийся здесь восхваляет Господа за вразумление, за то, что Он «учит» его даже ночью. Используя это выражение, и Септуагинта, и Вульгата явно намекают на физическое страдание, «учащее» человека Такое учение понимается здесь как акт восставления, с тем чтобы поистине стать человеком, а это никогда не обходится без страданий. Слово «учение» имеет здесь более общее значение пути человека к спасению, этапы преображения, благодаря которым мы, будучи глиной, уподобляемся Богу. Внешняя наказующая палица заменяется страданием жизни, через которое Бог ведет нас и приводит к жизни подле Себя. Все это также напоминает великий Псалом Слова Божия, Псалом 119 (118), который мы часто читаем в течение недели на литургии дневного часа. Он строится вокруг основы существования левита: «удел мой, Господи» (ст. 57; см. ст. 14). Кроме того, здесь встречаются в разных вариантах мотивы, с помощью которых Псалом 16 (15) толкует утверждение: «Уставы Твои - советники мои» (ст. 24). «Благо мне, что я пострадал, дабы научиться уставам Твоим» (ст. 71). «Знаю, Господи, что суды Твои праведны, и по справедливости Ты наказал меня» (ст. 75). Так мы понимаем всю глубину мольбы, которая, подобно рефрену, сопровождает весь Псалом: «Научи меня уставам Твоим!» (ст. 12, 26, 29, 33, 64). Когда жизнь действительно укоренена в Слове Божием, Господь становится нашим Советником. Библейское слово - не какой-то далекий и общий текст; оно непосредственно входит в мою жизнь. Оно устраняет исторические расстояния и обращается лично ко мне. «Господь мне советник»; моя жизнь постепенно становится Его Словом. Мы видим, как исполняется стих: «Ты указал мне путь жизни» (Пс 16,11 Вульг.). Жизнь перестает быть смутной загадкой. Мы узнаем, что значит жить. Жизнь раскрывается и становится радостью среди всех трудностей воспитания. «Уставы Твои были песнями моими», - говорит Псалом 119 (118), ст. 54; и нечто созвучное - Псалом 16 (15): «Возрадовалось сердце мое и возвеселился язык мой» (ст. 9); «полнота радостей пред лицем Твоим; блаженство в деснице Твоей вовек» (ст. 11).

Если мы таким образом ориентируем чтение Ветхого Завета и если видим Слово Божие как почву жизни, мы встречаем Того, Кого вера именует живым Словом Божиим. Мне кажется не случайным, что этот Псалом в ранней Церкви стал пророчеством великого восстановления, описанием Нового Давида и Священника Вечного, Иисуса Христа. Научиться жить вовсе не значит овладеть какой-то определенной техникой; это значит преодолеть смерть. Тайна Иисуса Христа, Его Страстей и Его Воскресения, сияет огнем, когда Страсти Слова и Его нерушимая сила жизни становятся опытом.

Поэтому, конечно, нет необходимости добавлять что-либо по поводу присущей нам духовности. Быть на милости ближнего, без земли, полностью зависеть от Бога - удел священника. Не без причины рассказ о призвании из Лк 5, 1-11, который мы рассматриваем вначале, заканчивается словами: «И оставили все, и последовали за Ним» (ст. 11). Без этого акта доверия нет священства Призыв следовать за Христом невозможен без этого знака свободы и отказа от компромисса. Я хочу сказать, что целибат в той мере, в какой он является доказательством жизненной надежды на грядущую землю и семейство, обретает все свое значение и становится практически необходимым, чтобы доверие и отданность Богу сохранялись и конкретизировались. Это означает, что требование целибата влияет на весь образ жизни. Он не может обрести полноту смысла, если человек остается при этом подчиненным законам собственности и правилам игры общественной жизни. Особенно он недолговечен, если мы не делаем свою близость к Богу, пребывание рядом с Ним центром своего существования.

Псалом 16 (15), как и 119 (118), - явное указание на необходимость постоянного размышления над Словом Божиим. Действительно, только так Слово может стать для нас прибежищем. Мы слышим отзвук общинного аспекта литургической молитвы, необходимо являющейся ее частью, когда читаем в Псалме 16 (15), ст. 5, выражение «чаша моя», означающее Господа. Согласно ветхозаветному стилю это ссылка на чашу, используемую в праздничные дни для совершения культового жертвоприношения, или же на чашу участи, чашу гнева и спасения. Молясь, священник Нового Завета может увидеть в ней ту чашу, благодаря которой Господь стал нашей землей в самом глубоком смысле: Евхаристическую чашу, где Он отдает Себя нам, становясь нашей жизнью. Жизнь священника в присутствии Бога конкретно выражается как жизнь в Евхаристической тайне. Евхаристия - это земля, ставшая нашим уделом, и мы можем сказать о ней: «Межи мои прошли по прекрасным местам, и наследие мое приятно для меня» (ст. 6). Здесь напрашиваются два важных замечания.

Два основных следствия из библейских текстов

а) Единство Заветов

Мне кажется, особенно важно в этой священнической молитве Ветхого и Нового Заветов уловить и воспринять внутреннее единство обоих Заветов, единство библейской духовности и ее существеннейших выражений. Это тем более важно, что одной из главных причин кризиса образа священника явилось разделение Ветхого и Нового Заветов и то, что их связь воспринималась только в контексте напряженности и противостояния между Законом и Евангелием. Само собой, служители Нового Завета не имели ничего общего с функциями священства Ветхого Завета. Представление священства как возвращения к Ветхому Завету казалось даже опровержением католической идеи священства. Говорили, будто христология указывает на стирание границ между священным и мирским, а также отрицает всю историю религий и идеи священства. Повсюду, где в образе священника Церкви можно было показать связи с Ветхим Заветом или с символическим наследием истории религий, это казалось как бы знаком того, что Церковь оказалась в стороне от замысла Христа, и как бы аргументом против предлагаемого ею образа священника.

Тем самым мы были отрезаны от всего направления библейской мысли и человеческого опыта в целом и выброшены в мир, судорожный христомонизм которого на самом деле разрушал сам библейский образ Христа. В то же время это было связано с тем, что и Ветхий Завет пытались сконструировать как антагонизм между Законом и пророками, отождествляя закон с культовой стороной и священством, а пророков - с критикой культа и чистой этикой человеческого общения, находящей Бога не в храме, а в ближнем. Тогда в культе оставалось видеть лишь одно законничество и перед его лицом определять пророческую набожность как веру в благодать. Таким образом, Новый Завет оказывался отнесен в область антикультового, в область чисто человеческих отношений, и все последующие попытки вернуться к священству не могли привести ни к какому убедительному и плодотворному результату.

Конфронтация со всем этим клубком мыслей еще в самом начале, и ее следует продолжать. Тот, кто читает Псалом 16 (15) со всеми созвучными ему, в частности, со 119-м, не может не сознавать, что желание противопоставить культ и пророков, священство и пророчество или христологию в их сути попросту бесплодно. Потому что этот Псалом - и священническая, и пророческая молитва одновременно. В нем мы видим во всей чистоте и глубине пророческую набожность в форме священнической. И поэтому речь идет и о христологическом тексте тоже. Уже в самом начале христианство видело в нем молитву Иисуса Христа, которую Он возобновляет ради нас, чтобы мы могли снова и снова читать ее вместе с Ним (см Деян 2, 25-29). Псалом пророчески выражает новое Священство Иисуса Христа и показывает, как священство Нового Завета, начинающееся от Христа и от Него исходящее, продолжает - и должно продолжать - существовать в единстве всей истории спасения. Так нам легче понять, каким образом Господь не нарушает, но исполняет Закон и по-новому передает его Церкви, как Он действительно «вознес» его, сделав выражением благодати. Ветхий Завет принадлежит Христу, а во Христе - нам. Вера может жить только в единстве Заветов.

б) Священное и мирское

Я подошел ко второму замечанию. Новая оценка Ветхого Завета должна также позволить нам преодолеть отказ от священного и мистификацию профанного. Конечно, христианство - это закваска; священное не есть нечто строго очерченное и закрытое, оно динамично. Священник должен следовать заповеди Христа: «Идите, научите все народы» (Мф 28, 19). Но эта динамика миссии, эта открытость и внутренняя широта Евангелия не могут быть выражены в формуле: идите в мир и станьте миром сами! идите в мир и утверждайте его в его обмирщенности! Истинно как раз противоположное. Священная Тайна Бога, горчичное зерно Евангелия не отождествляются с миром; они предназначены к тому, чтобы пронизать собой весь мир. Поэтому нам следует вновь обрести мужество исповедовать священное, мужество исповедовать особую идентичность христианина, не для того, чтобы ограничивать, но чтобы преобразовывать и быть действительно исполненными динамизма.

Эжен Ионеско, один из основоположников театра абсурда, выразил это в интервью 1975 года, где говорил со страстностью человека нашей эпохи, который ищет и жаждет. Приведу несколько фраз. «Церковь не хочет потерять свою клиентуру, она хочет завоевать других клиентов. В этом есть своего рода секуляризация, которая поистине печальна». «Мир потерялся, Церковь теряется в мире». «Кюре наивны и посредственны [разумеется, он сказал бы то же и о епископах!], счастливы быть "только" людьми, такими же, как все посредственные люди, сторонники левых, мелкие буржуа. В одной церкви я слышал, как священник сказал: "Будем веселы, пожмем друг другу руки! Желаю Вам веселого дня!". Скоро для причастия, для хлеба и вина, установят бар и будут "принимать" сэндвичи и божоле. Это кажется мне невыразимо глупым, духовности здесь нет и близко. Братство - это не посредственность и не панибратство. Нам нужно то, что вневременно; и что такое религия без священного? Нам не остается ничего прочного. Все переменчиво, а ведь мы нуждаемся в скале». В этом контексте мне вспомнились несколько трогательных фраз из недавней пьесы Питера Хандке «По деревням»: «Мы никому не нужны; мы никогда никому не были нужны. Наши дома, стоящие в пустоте, подобны изгороди отчаяния... Мы не на неверном пути, а просто вне всякого пути... Как человечество заброшено, как заброшено!».

Я думаю, что если мы прислушаемся к голосам людей, которые живут в сегодняшнем мире в полноте сознания, со всем своим страданием, своей любовью, для нас станет невозможно служить этому миру с рутинной озабоченностью. Мир нуждается не в одобрении, а в преобразовании; он нуждается в радикальности Евангелия.

Кардинал ЙОЗЕФ РАТЦИНГЕР
"КАМНИ ЖИВЫЕ"

Перевод с французского: Юлия КУРКИНА
Редактор: Людмила МЯЛИНА

Издательство св. Петра, Санкт-Петербург 2002
e-mail: stmaria@peterlink.ru