| |< в начало | << назад | к содержанию | вперед >> | в конец >| | |||
 |
|||||||
Часть Первая.
О нравственном законе Божием.
1. Нравственная природа человека.
Первобытное совершенство мира и человека.
Не только в истории философии, но и в истории христианской Церкви высказывались различные взгляды на нынешнее состояние мира и человека. Крайние из этих взглядов известны под именем оптимизма, или пелагианизма, и пессимизма, или манихеизма.
По оптимистическому воззрению, мир и человек находятся в нормальном состоянии; они в сущности чисты и добры. Зло есть случайное пятно, тень, легко устранимая силами и средствами самого человека, его свободной волей. Следовательно, нет нужны в каких-либо чрезвычайных, сверхъестественных средствах для преодоления зла и для спасения. Да притом это летучее зло скорее возвышает прелесть ландшафта, чем портит его; и, след., оно удобно мирится с добром. Зло состоит, главным образом, в неведении, в недостатке образованности, в варварстве; и потому оно будет исчезать по мере развития культуры и цивилизации. Тогда утвердится господство гармонии в мире; и в этом состоит высшее благо. По воззрению же пессимистическому, зло неразрывно связано с самым бытием, с субстанцией всего существующего; след., и с существом человека. И потому человек не только находится в ненормальном и несчастливом состоянии, но в таком состоянии всегда будет оставаться, так как зло неотделимо от мира и человеческой жизни и неустранимо. След., все идеалы человеческие есть лишь фантом воображения; вся жизнь человеческая бесцельна, и высшее благо, к которому стремится человек, недостижимо.
Священное Писание и истинное христианство исправляют оба эти взгляда, совмещая в себе как то, что есть истинного в пессимизме, так и то, что есть истинного в оптимизме.
Так, Свящ. Писание яркими чертами изображает мрачную картину глубокой испорченности человечества и каждого в отдельности человека со времени грехопадения. Достаточно обратить внимание на послание ап. Павла к римлянам гл. 1-3; 5, 12 и д. (Иак. 3:2; 1 Кор. 15:22; Еф. 2:3), и затем сравнить с книгой Бытия, гл. 4-11. Вот как изображает нравственное состояние языческого мира ап. Павел: "Но как они, познавши Бога, не прославили Его, как Бога, и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце; называя себя мудрыми, обезумели, и славу нетленного Бога изменили в образ, подобно тленному человеку, и птицам, и четвероногим, и пресмыкающимся, - то и предал их Бог в похотях сердец их нечистоте так, что они осквернили сами свои тела; они заменили истину Божию ложью, и поклонялись и служили твари вместо Творца, ... Потому предал их Бог постыдным страстям... И как они не заботились иметь Бога в разуме, то предал их Бог превратному уму - делать непотребства, так что они исполнены всякой неправды, блуда, коварства, корыстолюбия, злобы, исполнены зависти, убийства, распрей, обмана, злонравия, злоречивы, клеветники, богоненавистники, обидчики, сомохвалы, горды, изобретательны на зло, непослушны родителям, безрассудны, вероломны, нелюбовны, непримиримы, немилостивы" (Рим. 1:21-31). И если обратимся к книге Бытия, то увидим фактическое подтверждение этого суждения о человеческом роде. Каиново братоубийство было резким проявлением нравственного зла в мире. Затем, о всем допотопном человечестве Бог произносит такой суд: "Велико развращение человеков на земле, все мысли и помышления сердца их зло во всякое время. Земля растлилась перед лицом Божиим, и наполнилась злодеяниями: ибо всякая плоть извратила путь свой на земле" (Быт.6:5). Развращение человеческого рода закончилось соответствующим наказанием - всемирным потопом. Но это пример страшного наказания не исправил человечества. Зло, обнаружившееся вскоре после потопа в самом семействе Ноя, быстро развилось, достигши крайнего выражения своего во время вавилонского столпотворения. "Помышления сердца человеческого - зло от юности его" (Быт. 8:21). Дав обетование не истреблять впредь человеческого рода, Бог подверг его рассеянию по всей земле, дабы ослабить этим способом силу зла (Быт. 11:8). Но зло неудержимо распространялось. Идолопоклонство, а с ним развращение и всевозможные пороки проходят через всю историю, оканчиваясь новым состоянием разложения перед пришествием Господа Спасителя на землю. Таково состояние язычества.
Из среды языческого мира был выделен народ еврейский. Но и этот народ представляет собой не менее печальное свидетельство глубокой испорченности человеческой природы. Гордый знанием закона он до плена Вавилонского постоянно увлекался идолопоклонством (книги Судей и Царств). А увлечение служением иному богу сопровождалось грехами чувственности и всевозможными другими, которые так часто и строго изобличают пророки. А после плена вторгся дух чисто внешнего, механического исполнения закона, совершенно заслонившего внутреннюю, нравственную базу и заглушавшего совесть, сделавшего еврейский народ неспособным к истинному добру. Еще через пр. Исаию Бог взывал к еврейскому народу: "К чему Мне множество жертв ваших? - говорит Господь. Я пресыщен всесожжениями овнов и туком откормленного скота, и крови тельцов и агнцев и козлов не хочу. Когда приходите являться пред лице Мое, кто требует от вас, чтобы вы топтали дворы Мои? Не носите больше даров тщетных: курение отвратительно для Меня; новомесячий и суббот, праздничных собраний не могу терпеть: беззаконие и празднование! Новомесячия ваши и праздники ваши ненавидит душа Моя: они бремя для Меня; Мне тяжело нести их" (Ис. 1:11-14). Но крайности это чисто легальное направление нравственной жизни достигло в век явления Господа Спасителя в мир.
Кому не известны строгие суждения Спасителя о фарисеях, как лицемерах, которые лишь ... расширяют хранилища свои и увеличивают воскрилия одежды своих ... дают десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе, суд, милость и веру ... Вожди слепые, отцеживающие комара, а верблюда поглощающие, очищающие внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды ... уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты. И потому-то Господь Иисус Христос изрекает на них многократное горе (Матф. гл. 23).
Если, наконец, оглянемся вокруг себя и присмотримся к христианским обществам, то найдем, что и здесь нет ничего легче, как доказать существование греха и зла в мире и всеобщую испорченность человеческой природы. Каждая газета, каждое выступление, каждая книга, касающаяся практической жизни, сообщают нам несметное число известий о всевозможных видах греха и сопровождающих их бедствий, со всеми их скорбями и ужасами. Нравственная беспечность, сластолюбие, распутство, зависть, вражда, месть, интриги, тщеславие, гордость, властолюбие, корысть, самообольщение, лицемерие, религиозное равнодушие, безбожие, ожесточение, попрание всего священного, междоусобие и кровопролитные войны - это все неизбежные спутники жизни и христианских обществ. Невольно приходится признаться: "В беззаконии я зачат, и во грехе родила меня мать моя" (Пс.50:7); кто родится чистым от нечистого? Ни один. Если один день его жизни на земле (Иов. 14:4); нет человека праведного на земле, который делал бы добро и не согрешил бы (Еккл. 7:20); все уклонились, сделались равно непотребными; нет делающего добро, нет до одного (Пс.13:3); если говорим, что не имеем греха, - обманываем самих себя, и истины нет в нас (1 Ин. 1:8); весь мир во зле лежит (5:19); потому что все согрешили и лишены славы Божией (Рим. 3:23). (Сравни - 2 Пар. 6:36, Притч. 20:9, Сир. 40:1, Иак. 3:2, Рим. 7:14-24, Еф. 2:2-3, 4:17-18).
Конечно, как в среде еврейского народа, так, тем более, в среде христианских обществ, есть лица, относительно праведные. Эти люди особенно ощущают в себе жало греха и замечают его вредные действия на других. Лучшие лица израильского народа с особенной силой жаждали нового откровения и истинного примирения человека с Богом, вместо приношений животных жертв; они сознавали, что еврейский народ выродится, если не последует возвещенное пророками возрождение. И среди христиан есть люди недовольные собой, порицающие себя и очищающие, те кто серьёзно сознают требования нравственного закона и по-настоящему заняты своим усовершенствованием.
Но, с другой стороны, Свящ. Писание говорит о первобытном совершенстве мира и человека. Уже из понятия совершенности Творца с необходимостью следует совершенство сотворенного Им мира. "Поелику Творец по Своему существу благ, - говорится в послании восточных патриархов о православной вере, - то посему все, что только Он сотворил, сотворил прекрасным, и никогда не может быть Творцом зла" (Чл. 4). Совместно с благостью Творец обладал и всемогуществом сотворить прекрасный мир. По свидетельству Псалмопевца, Бог все сотвори премудростью, т.е. наилучшее (Пс. 103:24). Но в Свящ. Писании есть и прямые указания на совершенство сотворенного мира. После обозрения своего творения Бог нашел его добрым зело (Быт. 1). Все, что сотоворил Бог, говорится в книге Екклезиаст, есть добро во время свое. В Новом Завете ап. Павел свидетельствует, что всякое создание Божие добро (1 Тим. 4:4). Потому-то можно согласиться с оптимистом Лейбницем, который говорит, что наш мир есть самый лучший из всех возможных миров. В особенности же красота и возвышенность творения открывается в человеке, умаленом малым чем от ангелов, увенчаном славою и честью (Пс. 8:6).
Затем, Свящ. Писание учит, что и после грехопадения сохранились в человеке остатки добра. Прежде всего, у него остался образ Божий. Изрекая Ною закон против человекоубийства, Бог указывает, что: Человек создан по образу Божию (Быт. 9:6); следовательно, и после грехопадения не отнимается у человека образ Божий. Восточные патриархи пишут: "Веруем, что человек, падший через преступление, помрачился и лишился совершенства и бесстрастия, но не лишился той природы, которую получил от преблагого Бога; ибо, в противном случае, он сделался бы неразумным, и, след., нечеловеком." Мало того, так как падение человека не было настолько глубоко, как падение диавола, то и дальнейшая человеческая жизнь не была совершенно оторвана от жизни Божией, и, след., сохраняла в себе в известной степени подобие Божие, т.е. человек в некоторой степени уподоблялся Богу, подчинялся норме духовно-нравственного существа.
В особенности же лучшие между людьми - основатели религий, преобразователи нравов, философы и т.д. - усиленно стремились к изысканию средств и путей для примирния человека с самим собой, к возвращению его в то первобытное состояние, из которого он вышел. О язычниках ап. Павел говорит, что язычники, не имея закона, по природе законное делают, не имея закона, они сами себе закон (Рим. 2:14). Корнилий был язычником, но тем не менее он назван в книге Деяний Апостольских "праведным и боящимся Господа" (Гл. 11:2,22). И ап. Петр засвидетельсвовал ему, что "во всяком народе боящийся Его и поступающий по правде приятен Ему" (Гл. 10:35). Потому-то ап. Павел приписывает законным делам язычников равное достоинство с делами иудеев перед судом Божиим: Итак, если необрезанный соблюдает постановления закона, то его необрезание не вменится ли ему в обрезание? (Рим.2:26). Если фактически человечество и не могло похвалиться нравственными делами своими, то хотя бы стремления его были направлены на искание блага или нравственного идеала. Лучшая часть человечества всегда готова противодействовать дурным влечениям и действиям. Добрые и благородные стремления и действия обыкновенно находят себе признание у людей, по крайней мере, у лучших из них. Можно даже указать на некоторый нравственный прогресс в жизни древних народов, прогресс в расширении понятия личности, в выработке нравственных заповедей, в урегулировании нравственных отношений между людьми, в развитии учения о бессмертии, в переходе от легкомысленного оптимизма или скорбного пессимизма к стремлению соединить их в неком высшем единстве.
И если язычники не дошли до того, что составляет высшее содержание нравственной идеи, то, во всяком случае, они сделали некоторые предварительные работы для его достижения. Или, если перед пришествием Господа Иисуса Христа на землю язычество находилось в состоянии нравственного упадка и даже разложения, но и в его среде усиливалось желание и ожидание избавления. В особенности о еврейском народе надо сказать, что явное осознание нравственного закона Божия, живое ощущение греха, большей частью ревностное стремление к исполнению (хотя главным образом обрядовому) заповедей Моисеевых, надежда на Мессианское царство - всегда были присущи этому народу и всегда делали возможной более или менее серьезную нравственную борьбу и совершенствование. А тем более возможна истинно нравственная жизнь и полная надежда на восстановление человечества в первобытное блаженное состояние в христианстве. Оно основывается на учении Нового Завета о пришествии на землю Сына Божия и искуплении Им человеческого рода и на действии в христианской Церкви св. Духа.
Из всего сказанного следует, что воззрения оптимистическое (пеллагианское) и пессимистическое (манихейское) не могут быть приняты во внимание, хотя и содержат часть истины. Вот почему в Свящ. Писании высказывается двоякий взгляд на наш мир. С одной стороны, там заповедуется не любить мира, ни того, что в мире (1 Ин. 2:15); в любящем мир нет любви Отчей (там же); дружба с миром называется враждой против Бога (Иак. 4:4); мир представляется юдолью скорби и страданий (в псалмах); а с другой стороны говорится - так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного (Ин. 3:16); мир представляется полем, на котором насаждается царство Божие (Матф. 13:27). След., по учению Свящ. Писания, наш мир есть как бы двустороннее существо; он ни небо, ни ад, ни оптимистичен, ни пессимистичен, но он есть преддверие к тому и другому. В нем пшеница и плевелы смешаны.
Учение Откровения о высоком назначении человека.
По ясному учению Бытописателя и автора книги Екклезиаст (Быт. 2:7; Еккл. 12:7; ср. Матф. 10:28), человек есть двусоставное существо: чувственное, или естественное, и духовное, или личное.
Чувственная, или естественная, сторона человека есть общая с остальными существами и предметами физического мира; и здесь нет высшего достоинства и назначения; нет образа и подобия Божия, а есть только, так сказать, след Божий, только отражение свойств Божиих. Но так как чувственная, или телесная, сторона соединена в человеке с духовной и личной стороной в одно существо и назначена быть непосредственным органом и символом ее, то и по телу своему, по строению и выражению его, человек отличается от животных и превосходит их.
Вертикальным положением человеческого тела (в отличие от горизонтального положения тела животных), направлением лица, обозревающего все окружающее и устремляющегося взором вверх, указывается назначение человека быть господином природы (Быт. 1:26) и выполнять высшую миссию на земле. Из телесных органов, в особенности указывающих на нравственное назначение человека, следует обратить внимание на руки. Между тем, как соответствующие рукам, органы животных служат только подпорой для тела и отчасти помогают приобретению пищи, руки человека назначены ко всесторонней деятельности. Руки делают человека способным к промышленным и художественным предприятиям и созданиям. Руками человек налагает на природу свою печать. Руку подает он ближнему в знак дружбы и примирения. Рукою же он благодарит. Руки он возносит на молитве и благословляет ими младших. Руками же совершаются всевозможные преступления. Даже есть особое умение по рукам угадывать жизнь и судьбу человека (хиромантия).
Известно также, что только в соединении с телом человек может произносить слова, а слово имеет чрезвычайно важное значение для положения человека во внешнем мире и для нравственного образования. Посредством слова весь окружающий человека мир применяется к миру его мыслей и усвояется его духу, и человек дает имена всем предметам. Когда Адам дал имена всем животным, то этим действием он как показал знание внутренних свойств их, выразившееся в соответствующих именах, так и принял их в свое обладание. Через слово же говорит человеку Дух Божий; и божественные внушения напечатлены для всех родов и веков в словах, в Библии. Связь слова с духом и человеческой нравственностью ясно выражается и в следующих местах Свящ. Писания: от слов своих оправдаешься, и от слов своих осудишся (Матф. 12:37). В объяснении притчи о "Сеятеле и семени" учение Христово называется словом (Матф. 13:19). В Евангелии Иоанна Сын Божий назван Словом (гл.1:1).
Но тело не есть только орган духа; оно есть и символ его. Поэтому высшее назначение человека сказывается не только при рассмотрении тела, как органа нравственного духа, но и как символа духа. Известно, что каждая человеческая личность имеет изначала данную ей индивидуальную особенность, в силу которой она отличается от всякой другой человеческой личности. И эта индивидуальная особенность каждой личности не только присуща душе, но выражена и в теле. Как нет двух человеческих душ, совершенно похожих друг на друга, так нет и двух человеческих тел (разумея внешний облик) совершенно похожих. След., и в телесной стороне человеческого существа заключено богатое начало индивидуального различия, не имеющее места в организме животных, представляющих собой только экземпляры своей породы. И при этом между индивидуальными особенностями известной души и индивидуальными особенностями тела (строения и выражения лица) есть соответствие: след., особенность тела выражает духовно-нравственную особенность. Уверенностью в этом объясняется наше желание увидеть выдающегося в каком-либо отношении человека. Уверенностью в этом объясняется и то, что мы при встрече с незнакомым человеком всматриваемся в его лицо и стараемся составить первое представление о нем на основании произведенного им впечатления на нас. Если в Евангелии говорится, что дети с доверием приближались ко Христу и восклицали ему - осанна, то они вызывались к тому непосредственным впечатлением, производимым на них лицом Иисуса.
В лице Господа отражалась небесная душа. Он был прекраснее всех сынов человеческих (Пс. 44:3), по словам Псалмопевца. И наоборот, если в кн. Бытия говорится, что Бог положил знамение на Каине (гл.4:16), по которому люди могли бы узнать братоубийцу и в страхе бежать от него, то это значит, что на его искаженном лице выразились свойства его преступной души. Потому-то мы должны быть способны и в телесной стороне человеческого существа читать рукописание Божие, наблюдать в ней высший, или небесный, тип, подмечать отражение образа и подобия Божия. Нельзя, конечно, не согласиться, что грех расстроил и испортил не только душу, но и тело, и что человек, предающийся порокам, обезображивает не только душу, но и свое тело. Но кто довольно наблюдателен, а главное - имеет в себе достаточно любви к ближним, тот и сквозь мглу страстей и пороков заметит мерцание божественной искры. Но мы, конечно, заблуждались бы, если бы захотели внешностью человека исчерпать все его внутреннее содержание, если бы захотели по внешности верно и точно судить о внутреннем. Если о животном действительно можно сказать, что тело есть вся видимая душа его, то человек скрывает в душе своей богатство, которое никогда не может во всей полноте и точности выразиться во внешнем проявлении; следовательно, главное наше внимание при суждении о достоинстве человека должно быть направлено на его душу. Образ и подобие Божие заключаются в душе, в личности человека.
Условия личного, или нравственного, существования есть следующие: самосознание, или разум, и самоопределение, или свобода. Этими свойствами обладает человек: В силу этих свойств он есть нравственное существо, образ и подобие Божие. Силой самосознания, или разума, мы познаем и усвояем себе нравственный закон. Но о нравственном законе будет речь в следующей главе. В настоящем же месте у нас на очереди учение о самоопределении, или свободе. (Хотя и здесь подразумевается существование закона).
Надобно различать два вида свободы: свободу формальную, или психологическую свободу (свободу воли), и свободу существенную (реальную, истинную), или нравственную (свободу духа).
Формальная, или психологическая, свобода есть свобода выбора (liberum arbitrium), т.е. способность направлять свою деятельность на те или другие предметы, избирать тот или другой путь, делать себя или чадом Божиим, или рабом греха.
Cвящ. Писание почти не находит нужным говорить о формальной свободе: Оно ее предполагает, как общеизвестный и несомненный факт, когда речь идет о человеке и его действиях. Так, сотворивши человека, Бог сказал ему: от всякого древа райского ты в праве есть, от древа же познания добра и зла ты не в праве есть. Яснее говорится во Второзаконии: Я предложил тебе жизнь и добро, смерть и зло: избери жизнь и будешь жить ты и семя твое (гл.30:15-19). Иисус, сын Сирахов, пишет: Сам изначала сотворил человека и оставил в его руке произволение его: если хочешь соблюдать заповеди, и веру сотворишь и благоволение. Предложил тебе огонь и воду, на них же хочешь, прострешь руку твою (Сир. 15:14-17). В Новом Завете обличительную речь к фарисеям Господь заканчивает следующими словами: "Иерусалим, Иерусалим, избивающий пророков и камнями побивающий посланных к тебе! Сколько раз хотел Я собрать детей твоих, как птица собирает птенцов своих под крылья, и вы не захотели!" (Матф. 23:37). "Если хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди," - сказал Господь Спаситель богатому юноше (Матф.19:17). "Вы всегда противитесь Духу Святому," - говорит апостол евреям (Деян. 7:51). И в 1-ом послании к Коринфянам: - "но кто будучи властен в своей воле" (7:37). Мефодий Тирский пишет: "Бог, желая почтить человека и сделать его способным узнать лучшее, дал ему власть, по которой он может делать, что хочет; Он склоняет его способность к лучшему, но не с тем, чтобы отнять свободу, но как Отец убеждает сына учиться наукам." Человеку дана способность, которой он может повиноваться Богу, и в этом состоит произвол свободы. Вообще же, отцы и учители церкви доказывали свободу человеческой воли против язычников, гностиков и манихеев.
Свобода выбора подтверждается и самонаблюдением человека. Совершая любое действие, мы чувствуем, что сами решились на это действие и совершаем его, что ничто ни извне, ни изнутри не принуждало нас с неотразимой необходимостью, следовательно, мы могли поступить иначе. Хотя мы сознаем содействовавшие поступку причины, но, по крайней мере, признаем за собой окончательное решение, дальше которого нельзя сдвинуть действие или причину его. Никто не отважится утверждать, что он был подвигнут на совершение действия с такой же непреодолимой необходимостью, с какой движется брошенный камень. Второй факт, доказывающий свободу человеческой воли, есть раскаяние, а вместе с тем, существующие во всех человеческих обществах наказания преступников. Если человек не волен был совершить известное действие, если он не есть вина или причина его, то зачем раскаиваться, и за что его наказывать? Раскаяние есть, очевидно, сожаление человека о том, что он поступил так, а не иначе. Оно есть невольное признание, что он мог бы поступить иначе. А в действиях обыденных, не относящихся непосредственно к высшей цели или конечному назначению человека, свобода воли обнаруживается весьма ясно. Напр., гуляя по улицам города и дойдя до перекрестка, я могу совершенно по своему изволению пойти в правую или левую сторону. (Свобода сказывается и в теоретической области, т.е. в области мышления. Без свободы было бы невозможно мышление. Мысля, мы сочетаем представления так или иначе, смотря по тому, как нам это нужно).
Свобода выбора отвергается детерминистами. Они исходят из того положения, что ни одно человеческое действие не может состояться без мотивов или побуждений к деятельности (со стороны ли представлений о предметах, или со стороны влечений), которыми предопределяется воля, и, следовательно, она несвободна. Но спрашивается: чем же объясняется то напряжение и та борьба, которую испытывает воля, прежде чем решиться на известное действие? Если все совершается само собой, независимо от воли, если воля, как думают детерминисты, лишь пассивная, или страдательная, сторона, активная же и действительная - мотивы, то зачем воле напрягаться, зачем бороться? Эта борьба не так заметна в кругу обыденных и привычных действий, но она ясно проявляется в случаях непривычных и важных. Мотивы только возбуждают, подают повод к обнаруживанию воли, причина же, производящая действие, и есть та самая свободная воля. Мотив только потому становится причиной и производит решение или действие, когда воля усвояет его себе, делает его частью себя. Полагая, таким образом, последнюю причину решения и действия воли в самой же воле, мы находим в ней способность начинать новый ряд действий, быть причиной причины решения и действия.
А то, что человеческая воля может действовать не иначе, как по мотивам, т.е. по вызовам со стороны представлений о достоинстве различных предметов и со стороны влечений, коренящихся в естественной индивидуальности, это указывает только на то, что она не есть безусловная воля, какова воля Божеская, но обусловлена рядом обстоятельств, т.е. ограничена. Свободная воля Божия сама есть источник бытия и его законов и, следовательно, основание своей жизни и всех своих действий заключает единственно в самой себе. Воля же человеческая получает предметы своей деятельности извне; они даются ей готовыми, а не производятся ею, следовательно, она ограничивается ими, вызывается ими к деятельности. По слову Свящ. Писания, Бог Совершает все по изволению воли Своей (Еф. 1:11); Он тверд и кто отклонит Его? Он делает чего хочет душа Его (Иов.23:13). Между тем о человеке говорится, что он должен сначала испытывать, что есть воля Божия благая и угодная и совершенная (Рим.12:2), и только тогда действовать. Не будьте нерассудительны, но познавайте, что есть воля Божия (Еф. 5:17).
Далее, человеческая душа всегда живет в двух областях: ясной, сознательной, и темной, бессознательной. Содержание последней никогда вполне не переводится в содержание первой; темная и бессознательная область всегда является базисом для явной и сознательной области. Потому-то свобода человека, принадлежащая ясной области, всегда связана несвободой темной области; темные и слепые естественные влечения всегда служат, как основанием для сознательной и свободной воли, так и вызовом ее к деятельности. Между тем в Боге не существует такой противоположности; все Его существование и вся жизнь Его принадлежат области ясной, сознательной. Он есть свет и тьмы в Нем нет, ни единой (1Ин. 1:5; Иак. 1:17).
Существует еще мнение (бл. Августин), что, хотя человек сотворен свободным, но в акте грехопадения он потерял свободу, раз навсегда сделался несвободным (servum arbitrium), и потому вне области искупления и благодати, к которой он относится, как пассивный сосуд, может только грешить. Если и осталась у него свобода, то разве для действий обыденных и внешних, а не для нравственных и угодных Богу. Нельзя не признать глубокого смирения, искреннего чувства и относительной истины, выражающихся в этом признании. Мы уже говорили, что вне христианства и предлагаемых им средств нравственность далека от своего идеала, т.е. от самоотверженной деятельности бескорыстной любви. Но если вне христианства не существует совершенная нравственность, то отсюда не следует, что невозможна там и всякая нравственность. Не знаем ли мы в языческом мире мужей (напр., Леонида), действия которых должны быть названы благородными, честными, самоотверженными, похвальными! И неужели Бог не полагает никакого различия между поступками преданного долгу и отечеству мужа (каков Леонид) и поступками какого-либо труса и постыдного изменника? Если бы в естественном человеке (живущем вне христианства) совершенно не было нравственной свободы, т.е. возможности делать добро, тогда было бы невозможно обращение в христианство, или, по крайней мере, это обращение не имело бы никакой цены, так как оно было бы совершено несвободно; а необращение в христианство не навлекало бы никакой вины на человека. Человек не есть только член рода, как выходит из теории нравственной несвободы со времени греха Адама, - он есть индивидуум. Потому, согрешив в Адаме и рождаясь с его первородным грехом, и существом повинным, человек в то же время или навлекает на себя еще большую вину, из-за своих личных новых грехопадений, или борется со своей испорченной природой, и, следовательно, умаляет греховную тяжесть и свою виновность.
Истинному учению о свободе приходится считаться не только с детерминизмом, но и с противоположным ему учением - индетерминизмом. По этому учению, человеческая воля индифферентна (безразлична) находится над всеми мотивами или побуждениями и во всякое время может с одинаковой легкостью следовать по своему желанию тому или другому мотиву; напр., злодей сразу может стать добрым человеком, лишь только ему заблагорассудится. Воля, по этому учению, потому и свободна, что она независима от мотивов, и свобода есть ничто иное, как чистая способность выбирать.
Мало того, что такая свобода не подтверждается ни опытом, ни Свящ. Писанием, - она не нужна нам; не о такой свободе мы хлопочем в нашей науке и в нравственной практике. Нам нужна такая свобода, которая постепенно укреплялась бы в неизменном следовании добру, а не носилась безразлично над добром и злом. При индетерминистической свободе немыслимо нравственное совершенствование. Чем больше человек укреплялся бы в добре и освобождал себя от возможности совершить зло, тем менее он был бы свободен по этому учению, а чем более был бы нравственно шаток в делании добра, тем более был бы свободен. Но кто из нас согласится с таким взглядом на свободу? Не в формальном выборе заключается сущность свободы, как увидим сейчас. А если обратимся к опыту, то заметим опровержение индетерминистического учения на каждом шагу. О каждом известном нам человеке мы составляем себе какое-либо определенное представление и предполагаем, что он при всех возможных случаях более или менее выдерживает свои привычки и свой характер. Напр., в нужде я не обращусь за помощью ни к скупому, ни к жестокосердному, а к милостивому и привыкшему помогать бедным. Задумав совершить сообща какое-либо бесчестное действие, я обращусь за соучастием в преступлении не к честному человеку, а к привыкшему не внимать голосу своей совести и вменять в ничто свою честь. Или, если я вижу, что известный человек успел победить в себе дурные влечения и не поддается искушениям, то я, отнюдь, не считаю его несвободным, - хотя ему невозможно поступить против совести, но напротив, в отсутствии этой противоположной возможности я усматриваю совершенное господство свободной воли.
Отвергая индетерминистическое учение, мы уже перешли ко второму виду свободы, а именно к свободе существенной, или истинной, к свободе нравственной, полной. Свобода в этом смысле состоит в добровольном стремлении человека к указанному ему Богом назначению, или к добру. След., не исключается и грех. Когда человек достигнет такого состояния, при котором для него исключен уже выбор между добром и злом, когда он направит себя единственно к добру, тогда он становится вполне свободен. В таком, главным образом, смысле понимается свобода в Свящ. Писании, такую свободу оно удостаивает благородного и высокого названия свободы. Напр., и познаете истину, и истина сделает вас свободными (Ин.8:32); если Сын освободит вас, то истинно свободны будете (ст.36); где Дух Господень, там свобода (2 Кор.3:17); закон духа жизни о Христе Иисусе освободил меня от закона греха и смерти (Рим.8:2); кто вникает в закон совершенный, закон свободы, и пребудет в нем, тот, будет не слушателем забывчивым, но исполнителем дела (Иак.1:25); так говорите и так поступайте, как имеющие быть судимы по закону свободы (Иак.2:12); сама тварь освобождена будет от рабства тлению в свободу славы детей Божиих (Рим.8:21).
Потому-то истинная свобода есть, по учению Свящ. Писания, осуществленная, уподобившаяся Богу личность - новый человек, созданный по Богу в праведности и в святости истины (Еф. 4:24), - обновляемый в разум по образу создавшего его; истинная свобода есть употребление свободы не для прикрытия зла, но как подобает рабам Божиим (1 Пет. 2:16). По этой же причине творящий грех есть, по учению Свящ. Писания, несвободный человек: всякий делающий грех есть раб греха (Ин. 8:34); и Господь пришел для того, чтобы освободить людей и сделать их свободными чадами Божиими; благодарим Бога, что вы прежде быв рабами греха, от сердца стали послушны тому образу учения, которому придали себя (Рим. 6:17). Вообще, вне отношения ко Христу нет в Новом Завете речи о свободе. В этом смысле сказал Господь: без Меня не можете делать ничего (Ин. 15:5).
Истинность библейского отождествления свободы с конечным назначением человека свидетельствуется и в обыденной жизни. Так, когда воспитатель внушает ребенку стремления разумные и добрые, то говорится, что он нравственно "освобождает" его. Или, когда человека, склонного к пьянству или воровству, принуждают отстать от страсти, то опять выражаются, что его "нравственно освобождают." Очевидно, что здесь свобода понимается в смысле задачи или цели жизни; и в этом смысле можно делать человека свободным вопреки его желаниям. И на вопрос, почему стремление человека к добру и к богоуподоблению названо именем свободы, можно ответить так: Свобода вообще есть самоопределение, подчинение самому себе, а не посторонней воле, она есть независимость. След., когда человек стремится к своему истинному назначению, т.е. к добру и к Богу, он определяет себя из своего истинного и первоначального существа, а не из чего-либо постороннего, вынужденного. Когда же он делает грех, когда уклоняется от Бога и предается злу, тогда он определяет себя не по своей истинной природе, а по чуждому ей началу, по чуждой власти (так как зло и грех чужды богоданной природе человека); следовательно, он одолевается тогда внешними силами, он несвободен, он "раб греха," по словам Св. Писания. Хотя его воля свободна, но не свободен дух его, который подчинен злой воле.
Воспитание свободы и нравственного характера.
Воспитание свободы в смысле, указанном в предыдущем параграфе, и образование нравственности в характере составляют главную задачу жизни человека. В каком бы направлении человек не развивался, в добром или дурном, он всегда приобретает характер, т.е. рядом свободных действий налагает на свою волю основную печать. Но высшая задача состоит в образовании нравственного характера, т. е. в сообщении воле и жизни доброго направления. Какой силы воли и крепости характера может достигнуть человек доказывает история христианского мученичества. "Крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы ее - стрелы огненные; она - пламень весьма сильный. Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее" (Песнь Песн. 8:6-7). Или вот пример Муция Сцеволы из языческого мира: чтобы показать неприятелям, с какими людьми им придется иметь дело, он спокойно положил руку в огонь для сожжения. Конечно, не все люди и даже не все христиане способны к одинаковому усилию воли, и отсюда снисхождение Бога и церкви к человеческим слабостям. Но если каждый человек обладает свободой, хотя бы в незначительной степени, то он уже имеет возможность укреплять себя и бороться. А при помощи постоянной борьбы он может переходить от степени к степени, дойдя, наконец, до такой крепости и нравственного совершенства, которые вначале казались ему слишком далекими от него и недостижимыми. Ап. Павел говорит о себе: "не достигну ли и я, как достиг меня Христос Иисус. Я не почитаю себя достигшим, а только забывая задняя и простираясь вперед, стремлюсь к цели, к почести высшего звания Божия во Христе Иисусе" (Фил. 3:12-14). В этих словах апостол выражает постоянное и усиленное стремление свое по степеням к нравственному совершенству, от которого он отстоял еще на более или менее близком расстоянии. В другом месте ап. Павел сравнивает христианина с бегущими на ристалище атлетами. Как эти последние, задавшись целью получить земной венец, все усилия употребляли на то, чтобы не уклониться на пути от цели и поскорее ее достигнуть, так должен поступать и христианин, задавшийся целью получить небесный венец (2 Кор. 9:24).
Образование нравственного характера и достижение нашей цели зависят от свободы и усилий самого человека. Но не единственно от этого. Они зависимы и от благодатной помощи Божией. Господь сказал: "Без Меня не можете делать ничего" (Ин. 15:5). Благодатью Божией есмь то, что есмь; и благодать Его во мне не была тщетна, но я более всех их потрудился: не я впрочем, а благодать Божия, которая со мною (1 Кор. 15:10). Бог производит в вас и хотение и действие по Своему благоволению (Фил.2:13). И даже независимо от греховного состояния человека, всякое даяние благо и всяк дар совершен свыше есть, по слову ап. Иоанна, исходя от Отца светов (гл.1:17).
Дальше пойдет речь об отношении благодати к нравственной жизни человека и будут указаны и естественные средства, и частные правила образования воли и характера.
Свойства нравственного закона.
Свободная воля есть один элемент или одна часть нравственности. Второй элемент, или вторая часть, столь же существенная, есть закон нравственности. Чтобы человек мог достигнуть конечной цели, или своего назначения, он должен находиться в правильном отношении к своему назначению, в надлежащем порядке. Порядок не мыслим без закона. Следовательно, в нравственной области должен иметь место закон, который дает указания, как человек должен жить, чтобы достигнуть своего назначения.
Всякий настоящий закон должен обладать двумя свойствами: всеобщностью и необходимостью. И нравственный закон обладает этими свойствами. Он всеобщ, так как тот самый закон, который я слышу в своей совести, слышат в себе и все другие люди, вырабатывая на основании слышимого положительные письменные записи. Он необходим, так как представляет собой непременное требование по отношению к человеку, хотящему достигнуть своей цели: нет другого пути к этой цели, кроме пути исполнения закона. В этом смысле нравственный закон не отличается от физического.
Но есть и различие между ними. Насчет необходимости закона скажем, что она возможна двоякая: безусловная и обусловленная. Безусловная необходимость господствует в физической природе; здесь закон непосредственно переходит в действие. В нравственной же области необходимый закон обусловлен признанием его со стороны свободной человеческой воли. Но это не значит, что в случае его отрицания волей человека закон разрушается в объективном своем значении. Нет, не достигая своего подтверждения со стороны человека положительным образом, он достигает его отрицательным образом. Он воздействует на человека, навлекая на него те пагубные последствия, которые неразлучны с уклонением предмета от закона своего существа, т.е. саморазложение, самоуничтожение, продолжающиеся до тех пор, пока человек снова не подчинится неизбежной для него необходимости закона. Если отречетесь и будете упорствовать, то меч пожрет вас (Ис.1:20), - свидетельствует пророк.
Обусловленная необходимость закона называется обязательством. Обязательство есть подчинение без принуждения. А та сила, которая обязывает и повелевает, называется авторитетом, или властью, по выражению Свящ. Писания. Авторитет, как и обязательство, совмещает в себе свободу и необходимость: где повеления исполняются при помощи принуждения или насилия (деспотизм), или где недостает могущества воздействовать на неисполняющих повеления, там отсутствует истинный авторитет.
А насчет всеобщего нравственного закона заметим, что хотя все люди одинаково подчиняются и исполняют один и тот же нравственный закон, но между исполнением закона и действиями различных людей есть разница. Она зависит частью от их индивидуальности, от различного склада их личности, от различия нравственной способности применять общие требования закона к частным случаям, а так же от различия в задачах, поставленных Богом разным людям. Нравственный деятель не относится к нр. закону так же непосредственно, как копия относится к своему оригиналу. Если, напр., ап. Павел внушает римлянам испытывать, что есть воля Божия благая, угодная и совершенная (гл 12:2), то он имеет в виду побудить их к испытанию и познанию не только общих требований, которые ко всем одинаково относятся и которые были известны римлянам, но и тех, которые были поставлены волей Божией именно им, именно в том положении, в котором они находились, и при тех духовных дарах, которыми они обладали. И в нравственной области "один Господь, но различны дары." Самая великая нравственная мудрость состоит не в том, чтобы только знать общие предписания закона и заповедей, а в том, чтобы понимать и уметь их применять в жизненных обстоятельствах.
Чтобы показать на библейских примерах различный склад нравственной жизни в силу индивидуальных различий, достаточно указать на Исава и Иакова, Марфу и Марию, апостолов Петра и Павла. Для доказательства неустранимости из нравственной жизни индивидуального элемента можно указать на любовь супружескую - это основание всякого нравственного общества. Любовь, и в частности, супружеская, заповедана нам законом, но он не может указать человеку на предмет его супружеской любви. Это уже личный выбор самого человека, но закон применим в любом случае. Это же можно сказать и о всяком нравственном действии, хотя в других случаях индивидуальный элемент не настолько очевиден. Так, напр., закон заповедует нам жертвовать собой ради других, ради общества. Но он не определяет всех частных случаев и обстоятельств этой жертвенности. Она зависит от личности каждого человека: один жертвует собой, как воин, другой - как врач, третий - как пастырь церкви, четвертый - как ученый, пятый - как друг, и т.д. В этом пожертвовании одни отдают свою жизнь, другие борются за справедливость. Каждый действует сообразно своему индивидуальному положению в нравственном мире и сообразно своей личной инициативе. Но эти положения не надо понимать как противоречие общему нравственному закону. Противоречие, конечно, возможно, но тогда мы совращаемся с нравственного пути. Пока же стоим на правильной точке зрения, не за пределами закона, не в противоречие ему, а в недрах самого закона, каждый из нас вносит нечто от себя. Каждый обязан производить нечто от себя и толковать нравственный закон в частных и непредвиденных случаях и искать средства для применения закона в каждом отдельном случае.
На основании отличия необходимости и общности нравственного закона от необходимости и общности закона физического, мы получаем ясное понятие о долге и его отношении к закону. Что такое долг, или обязанность? Долг есть признание известной личностью, среди известных обстоятельств обязанности исполнения предписаний закона. Закон относится ко всем людям и все одинаково подчинены высшей авторитетной силе. А долг, или обязанность, относится к определенному лицу, к индивидуальной личности. Закон мы исполняем, выполняя долг. Потому-то говорят: "Мой долг, я исполняю свою обязанность," но не говорят: мой закон, я исполняю свой закон.
Нравоучители эмпирического направления полагают, что нравственный закон образовался из человеческого опыта. Идея обязанности, по их мнению, идея не априорная, а апостериорная, т.е. она не есть идея первоначальная и принадлежащая человеческой природе. Она образовалась с течением времени, порождена цивилизацией и передается от поколения к поколению. Она основана лишь на привычке и традициях. Образовалась она, как любая мораль, из пользы и симпатии, т.е. из невольных влечений людей к выгодной жизни и к сочувствию подобным себе. Но против этой теории говорят всеобщность идеи обязанности и невозможность для людей ее устранить. Если бы я открыл, что идея обязанности не имеет для меня существенного значения и не связана с моей природой, то я мог бы освободить себя от нее, однако я никогда не в состоянии этого сделать. Наследственная передача понятий добра и зла может объяснить только навык к повиновению, но никак не необходимость этого. А Кант, хотя признает идею обязанности априорной, но источником ее называет человеческий разум. Но разум человека не тот авторитет, который мог бы императивно приказать и настоять на непременном его исполнении.
Таким авторитетом может быть только святая и всемогущая воля Божия. След., последнее основание идеи обязательства есть воля Божия. Един Законодатель и Судия (Иак. 4:12), говорит ап. Иаков. Бог творит все, что хочет (Пс. 113:11). Это есть воля Божия, это есть заповедь Его, так благоугодно Богу, - часто читаем в Свящ. Писании. Ап. Павел увещает христиан познавать, что есть воля Божия благая, угодная и совершенная (Рим. 12:2). В воле Божией лежит последнее основание и всех человеческих законодательств, и всякого авторитета: Нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены (Рим.13:1). Еще Гераклит заметил, что "все человеческие законы заимствуют свое питание из божественного закона." След., повинуясь или не повинуясь человеческому авторитету, повинуются или не повинуются Богу: Противящийся власти, противится Божию установлению (Рим.13:2).
Воля Божия становится известной человеку двумя способами: во-первых, посредством его собственного внутреннего существа и, во-вторых, через откровения или заповеди, сообщенные Богом и воплотившимся Господом Иисусом Христом и записанные пророками и апостолами. Первый способ сообщения воли Божией называется внутренним, или естественным, а второй - внешним, или сверхъестественным. Первый - психологического характера, а второй - исторического.
О существовании внутреннего, или естественного, нравственного закона ясно свидетельствует ап. Павел, говоря: когда язычники, не имеющие закона, по природе законное делают, то не имея закона, они сами себе закон, ибо показывают, что дело закона у них написано в сердцах (Рим. 2:14-15). И на основании этого закона, написанного в сердцах, образовались среди языческих народов и составлялись писаные законы, служившие руководством для общественной жизни и воспитывавшие в каждом в отдельности человеке нравственную свободу. Хотя эти нравы и законы были несовершенны, все же без них было бы хуже, так как водворился бы в человеческом обществе совершенный произвол и распущенность. При недостатке попечения падает народ, как листья, - говорит премудрый (Притч. 11:14).
О присутствии в человеке естественного закона нравственности каждому говорит его совесть. Сказавши о деле закона, написанном в самой природе язычников, апостол присоединяет: свидетельствует их совесть (Рим. 2:15). Совесть имеет основание во всех трех известных психических силах: в познании, чувствовании и воле. Самое слово совесть (от ведать, знать), а также обычные выражения: совесть заговорила, совесть признает или совесть отвергает, - показывают, что в совести есть элемент познания. Далее, ощущение в совести радости или скорби, мира или недовольства и беспокойства сродняют совесть с чувством. Наконец, мы выражаемся: совесть удерживает меня от этого, или совесть заставляет меня сделать это, следовательно, относим совесть к воле. Таким образом, совесть есть "голос" (как обыкновенно выражаются), возникающий из своеобразного сочетания всех трех психических способностей. Он возникает от отношения самосознания человека к самоопределению и его деятельности.
Совесть имеет такое значение для деятельности, какое логика имеет для мышления. Или как присущие человеку чувство рифмы, такта и т.д - для поэзии, музыки и т.д. След., совесть есть нечто первобытное, врожденное человеку, а не производное, навязанное. Она всегда свидетельствует о богоподобии человека и необходимости исполнения заповедей Божиих. Когда искуситель соблазнял в раю Еву, то сейчас же явилась на страже своей совесть, извещая о непозволительности преступления заповеди Божией. Ева сказала: плоды с дерев мы можем есть, только плодов дерева, которое среди рая, сказал Бог, не ешьте их и не прикасайтесь к ним, чтобы вам не умереть (Быт. 3:2-3). Потому-то еще древние говорили про совесть: est Deus in nobis, т.е. в совести ощущается нами не только человеческое, но и выше-человеческая, или божеская, сторона. И по словам премудрого Сираха, Бог положил око свое на сердцах людей (Сир. 17:7). В этом сущность несокрушимой силы и величия совести по отношению к человеческим намерениям и действиям. С совестью нельзя торговаться, сговариваться, вступать в сделки: совесть неподкупна. Нет надобности в рассуждениях и умозаключениях, чтобы услышать решение совести: она говорит непосредственно. Лишь только помыслил человек совершить что-либо дурное, сейчас же является на свой пост совесть, предостерегая его и угрожая ему. А после совершения дурного дела совесть немедленно карает и мучит его. Не напрасно говорят, что не человек владеет совестью, а совесть владеет человеком. Человек находится в зависимости от своей совести.
Как действует совесть? По своим действиям совесть различают законодательную и судящую (наказующую). Первая есть масштаб для измерения наших действий, а последняя есть результат этого измерения. Ап. Павел называет законодательную совесть свидетельствующей о поступках (язычников; Рим. 2:15). А в другом месте: Истину говорю во Христе, не лгу, свидетельствует мне совесть моя в Духе Святом (Рим.9:1). Но в Свящ. Писании больше говорится о совести судящей. Так Адам после грехопадения, Каин после братоубийства, братья Иосифа после мщения невинному - все они испытывают терзания совести в своей душе. Во 2-й книге Царств говорится о разбитом сердце, т.е. об осудившей совести (гл.24:10). В псалмах Давида не один раз говорится о подобном состоянии человека. В Новом Завете говорится о книжниках и фарисеях, приведших к Господу Спасителю грешницу, что: они начали уходить один за другим, обличаемые совестью (Ин.8:3). В посланиях ап. Петра и Павла, в местах о совести, больше говорится о совести судящей, т.е. награждающей или наказывающей.
Какие существуют состояния человеческой совести? Так как совесть есть естественный голос, слышимый в самой природе человека, то вследствие этого она находится в тесной связи со всем состоянием души человека, в зависимости от ее нравственного развития - от образования, образа жизни и вообще истории. Эта мысль подтверждается и Свящ. Писанием. История Откровения имеет своей задачей наиболее ясно раскрывать закон, и притом в согласии его с собственным познанием человека. Ап. Павел признает постепенное возрастание в человеке нравственной мудрости и требует этого, когда говорит: Всякий, питаемый молоком, несведущ в словах правды, потому что он младенец; твердая же пища свойственна совершенным, у которых чувства навыком приучены к различению добра и зла (Евр. 5:13-14); и еще: И не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать, что есть воля Божия, благая, угодная и совершенная (Рим.12:2). Развитие и совершенствование совести зависит как от образования ума, так и от усовершенствования воли. Строгая справедливость, в частности - любовь к истине и согласование практических действий с теоретическим познанием, - вот главные основы ясности, остроты и живости совести (совестливости). А внешние вспомогательные средства к тому есть: наставления родителей, голос и пример лучшей части общества, и главное - Свящ. Писание, ясно и в во всей чистоте раскрывающее нравственные истины и правосудно обличающее человеческие пороки.
Если совесть находится в зависимости от общего состояния человека, умственного и нравственного, образовавшегося под влиянием среды, как отдельного лица, так и целых народов, которое очень часто бывает извращенным, то по этой причине голос совести слышится разными людьми совсем по-разному, порой противоречиво. Из истории известно, что люди совершают иногда самые жестокие действия, даже страшные преступления, ссылаясь на голос своей совести. Вспомним для примера об инквизиции, об обычае языческих народов умерщвлять слаборожденных детей и одряхлевших стариков и т.п. Да и между нами нередко один со спокойной совестью совершает то, от чего совесть другого возмущается. Наконец, в одном и том же человеке совесть может говорить в разное время по разному. Отсюда следует, что проявляется совесть не у всех одинаково, что голос ее может быть истинным и неистинным, и то и другое в различной степени. Потому-то ап. Павел в послании к коринфянам говорит о немощной или заблуждающейся совести, о совести идолов, т.е. совести, признающей идолов за действительные силы (1 Кор. 8:7,13). След., не может быть принято мнение тех, кто думает, что совесть человека содержит "полный и организованный нравственный закон, одинаковое и всегда равное содержание," и потому в случаях заблуждения и нравственной порчи ему следует только присмотреться к своей совести, чтобы понять свое заблуждение, свое извращенное состояние и обратиться на лучший путь.
История жизни языческих народов и их обращение в христианство не подтверждает этого взгляда. История говорит, как о том, что не у всех народов существует одинаковый кодекс заповедей, так и о том, что при обращении язычников в христианство дело не ограничивалось только напоминанием о содержимом их совести. Происходила трудная и продолжительная работа во всем существе язычника, непрерывное и настойчивое влияние на все его сознание. Оттого-то борьба миссионеров с языческими суевериями и нравами далеко не легка, - как было бы, если бы эта теория о совести была верна. Но, тем не менее, эта борьба возможна, дает результаты, и язычники обращаются в христианство. А это и есть признак того, что для всех людей открыта возможность исправлять свою совесть и руководствоваться правильными и чистыми ее указаниями. Каждый человек есть образ и подобие Божие.
Истинность или ошибочность, уверенность или сомнительность (вероятность) - вот свойства законодательной совести. Совесть же судящую мы называем спокойной или беспокойной, мирной или тревожной, утешительной или мучительной. В Свящ. Писании она называется совестью благой, чистой, непорочной или злой, порочной, оскверненной, сожженной. Перед иудейским синедрионом ап. Павел свидетельствовал, что он всей доброй совестью жил перед Богом до сего дня (Деян.23:1). Ап. Петр увещает христиан иметь добрую совесть, дабы тем, за что злословят вас, как злодеев, были постыжены порицающие ваше доброе житие во Христе (1 Пет. 3:16 и 21). В послании к евреям, ап. Павел выражает уверенность, что имеем добрую совесть, потому что во всем желаем вести себя честно (13:18). Он заповедует священнослужителям иметь таинство веры в чистой совести (1 Тим. 3:9). И сам подвизаюсь иметь непорочную совесть перед Богом и людьми (Деян. 24:16), говорит он о себе. В послании к евреям, апостол называет совесть злой или порочной, когда призывает приступить с искренним сердцем, с полной верой, кроплением [Кровию Христовой] очистив сердце от порочной совести. (Евр.10:22). В послании к Титу апостол называет совесть "оскверненной," когда говорит о людях: осквернены ум их и совесть. Они говорят, что знают Бога, а делами отрекаются, будучи гнусны и непокорны и неспособны ни к какому доброму делу (Тит 1:15). Сожженными же в совести апостол называет тех лжесловесников, через которых в последние времена отступят некоторые от веры, внимая духам обольстителям и учениям бесовским (1 Тим. 4:1-2). Жжение обозначает здесь мучительное сознание вины.
По силе или энергии совесть называют решительной или скрупулезной. Ей сродни совесть мнительная. Она свойствена лицам, склонным к унынию и не доверяющим средствам очищения от грехов. Под влиянием страстей и шума мира совесть часто плохо слышна человеку и становится приглушенной. Если часто заглушать голос совести, то он становится все тише, совесть болеет, отмирает, и такой процесс оканчивается смертью совести, т.е. состоянием бессовестности.
Но, говоря о состоянии бессовестности, мы понимаем не отсутствие в человеке карательной силы совести, а только отсутствие совестливости, т.е. попрание всех божеских и человеческих законов и прав, отмирание всякого нравственного чувства. Конечно, бури страстей и шум этого мира могут заглушить и карательный голос совести. Но и в этом случае судящая совесть сказывается в человеке. Она тогда сказывается в тайном унынии, меланхолии, тоске, в состоянии безнадежности. А когда затихают страсти и шум мира (что случается в течение всей жизни, но в особенности перед смертью), тогда злая совесть обрушивается на человека со всей яростью. Она тогда производит в человеке беспокойство и боязливость, и мучительное ожидание будущего воздаяния. Каин, Саул, Иуда, Орест могут послужить образцами. Так что совесть есть или ангел-утешитель, или диавол-мучитель.
Мы привели все выдержки из свящ Писания, относящиеся к человеческой совести. Осталось указать только на одно место в послании ап. Павла к коринфянам; оно читается так: Совесть же разумею не свою, а другого; ибо для чего моей свободе быть судимой чужой совестью? (1 Кор. 10:29). В этих словах совесть представляется индивидуальной инстанцией: это значит, что каждый человек имеет совесть только для себя. Из этого следует, что я должен остерегаться возвышать голос свой совести на степень закона для других и таким образом причинять ущерб своей совести. Я должен со вниманием и снисхождением относиться как к своей собственной совести, так и к совести других.
Бог не ограничился тем, что сотворил человека и снабдил его нравственными силами. Сотворив человека, Он, как благой Отец, воспитывает его. А воспитание предполагает влияние на воспитываемого извне. Потому-то, дав человеку внутренний закон, Бог восполнял его по мере надобности и внешним законом, именуемом Откровением. И, след., между первым и вторым законом не только нет противоречия, но они даже дополняют друг друга.
Еще до грехопадения первого человека Бог, как видно из книги Бытия, являлся Адаму в раю и поучал его. Он дал определенные заповеди о хранении рая, о невкушении плодов дерева познания добра и зла и, вероятно, об освящении седьмого дня в неделе (Быт. 2:3). Но потребность в откровенном законе обнаружилась в особенности после грехопадения, когда притупилось и извратилось нравственное чувство и сознание. Поэтому и выразился ап. Павел, закон дан по причине преступлений, т.е. вследствие грехопадения (Гал. 3:19). Действительно, тот закон, который мы имеем в настоящее время в Библии, дан вследствие грехопадения и теснейшим образом связан с испорченным состоянием человека. Когда совесть человека затмилась и исказилась, тогда ей на помощь дан через Моисея закон, в котором воля Божия ясно выражена. Ап. Павел указывает и на другое значение закона Моисея: Закон пришел после, и таким образом умножилось преступление (Рим. 5:20), или законом познается грех (3:20), и еще: без закона грех мертв... когда пришла заповедь, то грех ожил (7:8,9); и в другом месте: закон производит гнев (4:15). Все эти изречения показывают, что закон дан не только для уяснения людям воли Божией, но и для раскрытия им собственного их испорченного состояния. Чтобы врачевать болезнь, надо сначала вывести наружу ее скрытый яд. А более общее значение ветхозаветного закона высказано апостолом в послании к галатам, где закон назван пестуном или детоводителем ко Христу (3:24), и ему дается воспитательное значение. Закон должен был дисциплинировать жизнь еврейского народа и побуждать его поступать согласно с предписаниями божественной воли, делаясь праведным и святым. Но, наконец, этот народ должен был убедиться, что одного закона недостаточно для достижения этой цели (делами закона не оправдается перед Ним никакая плоть; ибо законом познается грех. 3:20) и необходима была новая высшая помощь, явленная пришествием на землю Господа Спасителя. Язычники признавали необходимость этой помощи историческим опытом хождения по собственным путям, а иудеи - откровенным законом.
Ветхозаветный нравственный закон, сокращенно изложенный в десятословии, дан среди грома и молнии, и он начинается величественными и грозными словами: Я Господь Бог твой! Величие и могущество Законодателя, требующего послушания, - вот первое, что внушается ветхозаветным законом и что требуется при воспитании, особенно такого грубого и склонного к языческим увлечениям народа, какими были евреи. Бог говорит, а народ должен только слушаться и исполнять. При этом каждое повеление сопровождалось угрозой немедленного наказания в случае неисполнения и обетованием награды при исполнении его: Я Господь Бог твой, Бог ревнитель, наказывающий детей за вину отцов до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои (Исх. 20:5-6). Содержание закона объемлет всю жизнь человека и его отношения. Первые четыре заповеди говорят о правильном отношении человека к Богу, а последние шесть - о правильном отношении к ближним. А исполняя эти заповеди, а также и другие частные предписания Пятикнижия, человек вступает в правильное отношение к самому себе. Есть предписание и насчет отношения к природе, напр., не заграждай уста волу, когда он молотит (Втор. 25:4).
Касаясь всевозможных отношений человеческой жизни, предписания закона простираются до мелочей и направлены преимущественно на внешнюю сторону жизни. Этого требовала воспитательная задача, чтобы через внешнее привести человека к внутреннему. Этим же объясняется то обстоятельство, что закон выражен главным образом в форме запрещений: почти каждая заповедь начинается частицей "не." Вследствие преобладания юридического характера в ветхозаветном нравственном законе, он не отличается строго от закона обрядового и гражданского, которые столь же священны для древнего Израиля, как и нравственный закон. В Пятикнижии предписания этих трех законов перемешаны между собой. Несмотря на определенные на каждый случай требования, чтобы согласовать человеческую волю с волей Божией, сердце Израиля и его воля постоянно расходятся с требованиями закона, и для объединения с ним необходимо частое повторение заповеди - не делай того или другого. В силу всех этих обстоятельств ветхозаветный закон есть закон рабства, по выражению апостола (Гал. 5:1), и сам по себе он не мог дать человеку новое сердце и спасти его: законом никто не оправдается перед Богом (Гал.3:11). Не могли искупить грехов и приносимые жертвы: невозможно, чтобы кровь тельцов и козлов уничтожала грехи (Евр. 10:4).
Но тем не менее, апостол говорит, что закон свят, и его заповеди святы, праведны и благи (Рим. 7:12). И Моисеев закон сам по себе совершенен, но он ограничен ввиду несовершенства времени и народа, получившего закон. В Пятикнижии весьма ясно отражены совершенства закона и необходимость соответствующей ему совершенной жизни. Так Бог, говорящий в законе среди грома и молнии, есть тот самый Бог, который давал патриархам обетования и вывел израильтян из Египта: След., за строгостью закона открываются благость и милость Божия, через закон Бог ведет человека к благодати и избавлению. И сам Моисей, хотя был усердным и строгим охранителем правды, но назван кротчайшим всех людей на земле (Числ. 12:3). Далее, хотя закон был направлен против внешних и грубых действий, но частое повторение в законе - не пожелай - показывает, что воспрещаются не только преступные дела, но и самые скрытые мысли и желания, направленные ко вреду ближних и разрушающие нравственную сущность человека. А главная христианская заповедь, заповедь о любви, есть и в Ветхом Завете: Люби Господа, Бога твоего, всем сердцем твоим и всей душой твоей и всеми силами твоими (Втор. 6:5), люби ближнего твоего, как самого себя (Лев. 19-18). Весь обрядовый Моисеев закон, хотя сильно держал в оковах евреев своей чувственной стороной, но имел символическое значение, т.е. посредством видимых предметов хотел выявить духовные и невидимые предметы. Напр., все предписания о пище чистой и нечистой, о несмешении различных родов семян, скота, даже нитей в одежде и т.д. имели в виду выявить идею разумного различения, идею установленного Богом и самой природой порядка и чистоты. А главный пункт обрядового закона - служения первосвященнического и жертвы, сопровождаемые многими чувственными знаками, были тенью грядущих благ (Евр. 10:1), т.е. указывали на то дело (самый образ вещей, по выражению апостола), которое совершено с явлением Господа Иисуса Христа.
В идее воспитательного значения ветхозаветного закона заключается основание для вопроса об отношении к этому закону новозаветного времени. В воспитании есть всегда нечто такое, что с возрастом должно быть устранено, но и нечто такое, что должно быть сохраняемо воспитываемым. Это сохраняемое, по мере совершенствования воспитываемого, лучше им уясняется, и в то же время ему сообщаются новые средства для высшей жизни.
Закон обрядовый, как имеющий преобразовательное значение и воспитывавший израильский народ системой видимых форм и внешних действий, в новозаветное время отменен. Это отмена предсказана пророками (отметется жертва и возлияние, и во святилище мерзость запустения будет. Дан. 9:27) и засвидетельствована апостолом (закон заповедей устранив учением, т.е Христос. Еф. 2:15). Отсюда не следует, что сама идея обрядности потеряла всякое значение с наступлением новозаветного времени. Пока человек живет на земле и для него имеет значение этот видимый и чувственный мир, до тех пор ему будут нужны и обряды. Потому обряды существуют и в христианском мире, но они здесь проще, чище, одухотвореннее. Ап. Павел заповедует христианам прославлять Бога не только в душах, но и в телах (1 Кор. 6:20). Ап. Петр призывает христиан, как живые камни: устрояйте из себя дом духовный, священство святое, чтобы приносить духовные жертвы, благоприятные Богу (1 Пет. 2:5). Но так как обрядовая сторона имеет в новозаветное время второстепенное значение, то Господь Иисус Христос дал на этот счет лишь самые общие указания (как учением, так и Своим примером), предоставив более точные определения внешнего богослужения последующему времени, церковному законодательству. А тем более идея нравственного закона, возвещенного в В.З., вполне удержана и в Н.З. И не только идея, но и весь в совокупности нравственный закон имеет значение и силу и в Н.З., как содержащий в себе непреложную и вечную истину. Потому Иисус Христос и сказал: Не думайте, что Я пришел разорить закон или пророков: не пришел разорить, но исполнить (Матф. 5:17).
Иисус Христос продолжал строить на том основании, которое заложено в древнее время пророками. Но Его здание совершеннее: Он исполнил, и в то же время восполнил закон. Во-первых, Он освободил нравственный закон от его связи с юридическим порядком, с законом внешних дел, и возвысил его на степень не только дел, а главным образом внутреннего настроения, сердечного расположения. Это ясно из нагорной проповеди. Слышали, что сказано древним: не убивай, кто же убьет, подлежит суду. А Я говорю вам, что всякий гневающийся на брата своего напрасно, подлежит суду... Вы слышали, что сказано древним: не прелюбодействуй. А Я говорю вам, что всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с ней в сердце своем (Матф. 5:21 и д.). А переводя закон с внешнего на внутреннее, Он сливает его в одно с собственными внутренними влечениями и требованиями человека, делает его законом свободы, законом духа (Гал.4:26; Рим. 3:27). В этом смысле апостол говорит о праведнике, что ему закон положен не для праведных (1 Тим. 1:9). Во-вторых, возвышая закон на степень духа и свободы, Господь Иисус Христос в то же время открывает существенное и сокровенное зерно закона, состоящее в требовании самоотвержения и бескорыстной любви. Вы слышали, что сказано: око за око, и зуб за зуб. А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую.... Вы слышали, что сказано: люби ближнего твоего и ненавидь врага твоего, а Я говорю вам: Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас и молитесь за обижающих вас (Матф. 5:38 и д.). В-третьих, сводя Моисеев закон на закон совести и сердца, вследствие чего он написан уже не на каменных скрижалях, а на скрижалях сердца (Рим. 8:10), Господь возводил нашу мысль от земных и временных благ, которыми израильтяне побуждались к исполнению закона, к благам нетленным и вечным, устремляя мысль христианина к небу, как цели его существования, побуждая не заботиться о земных выгодах и славе, но искать прежде всего царствия Божия и правды его, а все прочее само собою приложится (Матф. 6:33). Потому новозаветный закон назван законом благовестия и веры (Гал. 2:5; Рим. 3:27). Наконец, что самое важное, Господь Иисус Христос не только сообщил людям закон, но и даровал им силы к исполнению его, между тем как ветхозаветный в этом отношении был немощен (Рим. 3:11,21).
Исполнивши Сам закон, Господь Иисус Христос и теперь всегда исполняет его в нас и за нас, невидимо пребывая в наших душах и сообщая нам благодать св. Духа. Не только слова Господа, но и личность Его постоянно действует в нас. Если, напр., заповедь о любви названа новой заповедью, то не потому, что она не была известна в Ветхом Завете, а главным образом потому, что теперь в человека вдохновлен новый дух, новое желание, силой которого он может достигнуть идеала любви. Потому-то новозаветный закон назван законом благодати (Гал. 2:21); он есть сила Божия во спасение всякому верующему (Рим. 1:16).
Св. Ириней в своей 4-й книге против ересей подробно объясняет отношение новозаветного закона к ветхозаветному. А св. Василий Великий так говорит об этом предмете: "И светильники полезны, но только до солнца; приятны и звезды, но только ночью. А если смешон тот, кто при солнечном свете зажигает светильник, то гораздо смешнее тот, кто при евангельской проповеди остается под сенью закона." А так как солнце Евангелия взошло навсегда, для всех веков и народов, то и евангельский закон, в отличие от ветхозаветного, сохранит свою силу до скончания мира. Потому закон Христов (и Новый Завет) назван вечным (Евр. 13:8,10). Если бы даже мы, говорит апостол, или Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет анафема (Гал. 1:8,9). Монтанисты утверждают противное. Они думают, что после века Христова наступит век св. Духа, который откроется в пророчествах монтанистов. Но, по словам Господа Иисуса Христа, Дух Святой не от Себя будет говорить, но напомнит вам все, что Я говорил вам (Ин. 14:26; 16:13). Задача христианской Церкви не новые откровения Божии присоединять к откровению Божественному во Христе, а только выяснять Христово откровение.
Чтобы наглядно представить отношение Господа Иисуса Христа к ветхозаветному нравственному закону, состоящее в том, что Господь и сохраняет старое, и привносит новое, проведем параллель с отношением Моисеева еврейского закона к законам других народов, языческих. По букве Моисей не много прибавил в десяти заповедях к тому, что было известно человеческому роду до него. Что убийство, непочтение к родителям, нарушение супружеской верности, и т.д. являются преступлениями, было известно не только евреям. Потому заповеди десятисловия в более или менее полном виде встречаем и у других народов, особенно в египетской "Книге мертвых." Но тем не менее израильский народ чтит Моисея, как своего нового законодателя. Новое здесь заключается, во-первых, в толковании старого закона, доведенном до обязанности любить ближних, а во-вторых, закон дан от лица всемогущего и святейшего Иеговы, учреждающего отныне новый порядок в жизни. Таково же положение Господа Иисуса Христа по отношению к ветхозаветному закону. По букве Он не сообщает нового закона; но Он сообщает его в таком возвышенном смысле, что закон, поистине, является доселе неизвестным, следовательно, новым. Кроме того, учредивши Новый Завет Своим явлением на землю и искупительной жертвой, Он сообщает новую, плодоноснейшую почву для нравственного делания и для успешного исполнения заповедей.